Двух дорог пересеченье (СИ)

Мокрый снег, неустанно сыпавший на город с полудня, лишь усиливался. И в наступавших сумерках крупные белые хлопья неуклюже облепляли окна чёрной кареты, ехавшей по Невскому в сторону Аничкова моста.

— Ты по-прежнему бледна. Тебе не холодно? Давай укрою ноги одеялом, — заботливо предложил Владимир.

— Я не замёрзла, — успокоила мужа Наташа. — В карете достаточно натоплено. Не нужно одеяла.

Взяв его руку, она положила её вместе со своей себе на колени и улыбнулась ему особенной улыбкой. Тёплой, простой и искренней. Предназначенной только для него и детей — и больше ни для кого в целом мире. Владимир понимающе улыбнулся в ответ и накрыл руку жены ладонью.

Далее поехали молча. Корф всю дорогу не сводил глаз с задумчивого профиля Натали, которая вновь принялась смотреть в окно, где царствовала снежная стихия. Блёклые силуэты мелькавших зданий, бывших лавками, магазинами, ресторанами и доходными домами, вяло подсвечивались уличными фонарями. Вывески, если они не были прибиты, подобно маятникам мерно раскачивались на ветру. А редкие прохожие на одной из самых оживлённых улиц столицы перемещались быстрым шагом и даже перебежками, ежели позволяли на то возраст и здоровье. Всё, что за годы разлуки с Петербургом снова видела Натали, казалось ей знакомым. И, в тоже время, на душе было довольно странное ощущение: что ей придётся привыкать к городу, в котором она когда-то выросла и прожила большую часть жизни, точно также как заново надобно будет узнавать людей, обитавших здесь.

Экипаж дал немного вправо, пропуская карету, заворачивающую на Большую Садовую, и взор Наташи невольно упал на встречное окно: из него на непогоду взирала молодая особа с бледным лицом, обрамлённым чёрными кудряшками в капоре. Озабоченный и даже, как померещилось Натали, испуганный облик неизвестной девушки мелькнул, чтобы спустя несколько мгновений исчезнуть вместе с каретой. Перед баронессой Корф вдруг предстало лицо Марии Гессен-Дармштадтской. «Она здесь совершенно одна! Принцесса напоминает мне редкий цветок, каким-то чудом выросший посреди загнивающей округи, — мысленно сокрушалась Наташа. — Мари кажется абсолютно никем не понятой, даже собственным мужем. Цветок не сможет долго прожить без воды и ухода — его должно поливать, о нём следует заботиться, любить. Иначе он засохнет и погибнет, сколь бы сильной не была изначальная воля к жизни!» При этом Натали не смогла удержаться, дабы не начать вновь возмущаться поведением Александра Николаевича. «Как он мог? Как он может так поступать?! — вопрошала она всё также про себя, невольно стискивая пальцы Владимира. — На глазах у всего двора, у государя с государыней, перед лицом жены танцевать с другой дамой, приходящейся ему, по всей видимости, тайной фавориткой. Не заслуживает Мария столь суровой участи! Неужели её любовь к Александру в его глазах ровным счётом ничего не сто́ит? Разве можно так обходиться с матерью твоих детей, которая каждый раз рискует жизнью при новых родах? Я решительно не понимаю его!»

— Нет, ты только погляди на это. Судя по горящим окнам второго этажа, спать пока никто не ложился, — донёсся словно издалека радостный голос Владимира.

Пытаясь отогнать дурные мысли, Натали тряхнула головой и повернулась в противоположную сторону, где по мере приближения экипажа вырастал их с Владимиром дом. Баронесса увидела, что все окна детской половины подсвечиваются яркими разноцветными огнями: красными, жёлтыми, синими — под стать шторам, висевшим в комнатах. Карета супругов, свернув с набережной Фонтанки, миновала ворота с фамильным гербом Корфов и въехала на парадный двор. Она не спеша подкатила ко входу в особняк и остановилась напротив массивных тёмно-коричневых дубовых дверей с двумя зажжёнными фонарями по бокам. Владимир, первым ступив на землю, поднял воротник своего пальто и невольно поморщился от липких снежинок, тут же налетевших на лицо и норовивших попасть в глаза. Он подал руку Наташе. Супруги взбежали на крыльцо и скрылись за дверью, распахнутой лакеем.

— Мама, папа! Вернулись! Быстрей все сюда! — донеслось до их ушей, едва они ступили в сухой и тёплый коридор и принялись снимать с себя успевшие стать мокрыми пальто и головные уборы.

Владимир с Наташей, отдав одежду прислуге, обернулись к лестнице, ведущей на второй этаж, откуда уже вовсю раздавался топот детских ног, перемежающийся визгом, криками и смехом. Вот в коридоре первым появился мальчик двенадцати лет — в тёмных брючках, белой рубашечке, коричневом вельветовом пиджачке и флотской бескозырке, съехавшей слегка набок. Светлые волосы ребёнка выбивались из-под шляпы непослушными прядями. А серо-голубые очи, замерев на миг на появившихся родителях, обратились к лестнице:

— Где ж вы там?! Что толку бегать с вами наперегонки, если я всё равно буду первым?! Одно слово — девчонки! — прокричал он, топнув в нетерпении ножкой.

— Иван Владимирович, не девчонки, а юные барышни, — поправил Владимир сына. — Следите за своей речью, если хотите прослыть воспитанным молодым человеком.