Двух дорог пересеченье (СИ)

— Во мне удивительным образом уживались любовь и ненависть к ней. Нет, даже не ненависть, — он вновь тяжело вздохнул. — Больше обида на то, что она забрала у меня отца. Хотя, как вы понимаете, нисколько не была в этом виновата. Отец — вот кто должен был проявлять свою любовь к нам двоим, а не отдавать одному, лишая другого. Но он поступал так, как считал должным. Вам может показаться странным или даже невозможным, но я их всех простил. Ни отец, ни тётушка, ни, тем более, Анна никогда не желали причинить мне боль намеренно. В отличие от княгини, которая спала и видела, как бы отомстить своим обидчикам. — И, словно завершая свою исповедь, он добавил: — Я тоже был виноват перед отцом и Анной. Может быть поэтому судьба наказала меня столь жестоко за то, что я не смог вовремя покаяться в своих деяниях.

Наташа не нашлась, что ему ответить. Многое из того, что она сегодня услышала, стало для неё открытием, особенно о покойном Иване Ивановиче. Раньше её ушей касались только хвалебные, положительные слова, сказанные о бароне. Однако оказывается, что в семейной жизни он был вовсе не так свят, как о нём говорили.

— Раны, нанесённые в детстве, сопровождают нас всю дальнейшую жизнь, — донёсся до неё вновь голос Владимира. — Точно также, как и наши собственные поступки накладывают, в первую очередь, отпечаток на нас самих. Ничто из вышесказанного, к несчастью, не забылось мной. Воспоминания о былом лишь притупляются со временем, но не исчезают полностью. Мне больно вспоминать всё это. Больно до сих пор. И я не знаю, что должно произойти, дабы эта боль ушла.

— Извините, что заставила вас вновь проживать кошмары из прошлого. Обещаю: ни одной живой душе не выведаю ваших тайн.

— Знаю, вы не болтливы. И не просите прощения. Вы ведь хотели узнать меня получше — я даю вам такую возможность, — он устало откинулся на подушки. — Если захотите спросить что-нибудь ещё, то на будущее приготовьтесь услышать очередную порцию некрасивых историй.

Наташа встала, подошла к нему и наклонилась. Владимир открыл глаза и доверчиво посмотрел на неё:

— Спокойной ночи, Наталья Александровна. Мне нравится говорить с вами. Вы не осуждаете, не даёте глупых советов, а просто слушаете. Именно этого мне часто и не хватает — терпеливого и благодарного слушателя.

Ей захотелось дотронуться до его щеки, провести пальцами по колючей щетине. Подарить хоть маленькую частичку своего тепла. Но вместо этого она лишь сказала напоследок:

— Спокойной ночи, Владимир. Постарайтесь уснуть. А если не получится — зовите. Я посижу с вами, покараулю ваш сон, или мы ещё о чём-нибудь побеседуем.

Той ночью она долго не могла успокоиться, всё спрашивая себя: почему раньше совершенно не интересовалась судьбой Владимира Корфа? Отчего всегда проходила мимо и не пыталась приблизиться? Она ругала саму себя за глупые юношеские обиды, не позволявшие им свести более близкое знакомство. Пожалуй впервые Натали совершенно отчётливо подумала о том, что Корф практически не ведал родительской любви. Ей было трудно и тяжело понять: как же так могло получиться? Ведь и она, и Миша росли с постоянным ощущением, что мама и папа их любят. Для Наташи это всегда казалось чем-то само собой разумеющимся — по другому и быть не может. Репнины-старшие всегда поддерживали своих детей, поощряли любые стремления и увлечения, были щедры на одежду и подарки, но, главное, обнимали, целовали и часто говорили слова любви. И даже сейчас, когда родители где-то далеко, в Италии, Натали знала, что не проходит и дня, чтобы maman с papa не говорили о них с Мишей. А у Владимира, получается, не было самого важного для каждого ребёнка — непоколебимого убеждения в том, что наиболее дорогие люди на свете любят его. Как же одиноко, ему, должно быть, жилось. И живётся до сих пор! Отчего Наташа хотя бы раз даже не попыталась помочь ему, когда он оказывался в трудной жизненной ситуации? Поддержать, утешить. Хотя нет, как же, однажды она всё-таки помогла: искать Анну, упрятанную в подвал особняка господина Забалуева. Но это такая малость по сравнению с тем, что могла бы сделать княжна!

«Сейчас я здесь. И это тоже удивительно, — рассуждала Репнина. — Во мне самой словно произошла какая-то перемена, благодаря которой я посмотрела на Владимира другими глазами. Но что же это? Почему всё чаще я думаю о нём с нежностью? И не только думаю, но и, желая лишний раз проявить заботу, касаюсь его как бы невзначай. Неужели я чувствую к нему нечто большее, чем дружба? Неужели я влюблена в него?»