Двухгодичник. Сказки про Красную армию

Последний инцидент с участием Сяитова был как раз связан с темой данного рассказа, то есть с дезертирством. Я не являлся активным участником произошедшего, посему целостная картинка сформировалась из разрозненных пазлов-воспоминаний действительных и мнимых фигурантов. Недостающие детали домысливались, а где и просто приврать пришлось. А чего вы хотите? Это же сказка, да и потом, нельзя же какие-то вехи перепрыгнуть. Ну а что выросло – то уж выросло.

Началось все с утренней поверки. На нее опоздали водитель Пятковский и наш Сяитов. Они в то время орехи грецкие в саду нашем обтрясали, вот и запамятовали про время. А когда вспомнили, то, включив вторую скорость, бросились в казарму. Прибежать-то прибежали, даже в строй встали, вот только верхнюю пуговичку на гимнастерке застегнуть забыли. Дежурным по роте в тот день был сержант-западянин с чисто русским именем Иван и фамилией, лишь на одну букву отличающейся от соответствующего идентификатора известного чешского теннисиста. Сержант этот тоже был моим прямым подчиненным, а по совместительству еще и радистом. Внешне он напоминал шкаф, как в тулове, так и в голове, а руки походили на лопаты, особенно если он ладони растопыривал. Да ко всему тому Иван наш еще и статус «дедушки» имел, то есть до дембеля ему было совсем чуть, в отличие от Пятковского и Сяитова, которым, как медным котелкам, полагалось еще служить и служить.

Стоят, значит, запыхавшиеся Пятковский с Сяитовым на поверке с расстегнутыми верхними пуговицами, а мимо них сержант проплывает. Остановился напротив Пятковского, взял за расстегнутую пуговицу и спросил: «Чья это пуговица?» Тот возьми да и ответь: «Моя». Далее следует предсказуемый рывок, и оторванная пуговица протягивается ее обладателю на широченной пятерне дедушки со словами: «После поверки пришьешь». То же самое повторяется с Сяитовым. Эти действия потом сержанту дознаватель вменил в вину с ярлыком: «неуставные отношения». Конечно, нигде в уставе не сказано, что провинившимся можно пуговицы отрывать, но видели бы они настоящие неуставные (хотя, наверное видели, на то они и дознаватели). Но здесь не об этом. Закончилась, значит, поверка двумя оторванными пуговицами, которые ранее расстегнуты были. Пятковский воспринял это как должное, а Сяитов злобу затаил.

Копил Сяитов злобу долго, целых полдня, с поверки утренней до после обеда. За это время он нашел палку, наколотил в нее гвоздей, и когда дежурный по роте сержант, пуговицу ему оторвавший, шел заступать на боевое дежурство в качестве радиста (совмещать обязанности приходилось), то Сяитов подкараулил своего обидчика и предложил ему поговорить. Картина, представляю себе, маслом была. Сяитов маленький, щупленький, метр с кепкой, а сержант шкаф шкафом. Посему последний абсолютно не напрягся. Отошли они за стенд у КП с магической надписью: «Солдат, не допусти повторения событий 28 мая 1987 года». Ну и как стенд скрыл их фигуры, то Сяитов внезапно выхватил приготовленную им палку с гвоздями и долбанул ею по лицу сержанта. Хорошо, что хоть гвозди при этом мимо физиономии прошли, но нос западянину нашему все-таки сломали. Он еще и сознание от удара потерял. Далее Сяитов снял с ремня сержанта ключи от оружейки, дежурному по роте положенные, пробрался в оружейную комнату, взял автомат свой, сколько-то (кажется, три) рожков патронов и двинул из части, куда глаза его безумные глядели.

А то, что глаза у Сяитова безумные были, – сомнений у меня нет, бо двинул он после самовольного оставления части не в свой родной трах-тибидахстан, а в сторону границы, точнее на Украину Западную. А что? Может, он хотел всю родню Ивана, сержанта нашего, извести. Или, того хуже, границу пересечь и выдать проклятым империалистам тайны тайные нашей воздушной обороны, да и в придачу еще самое могучее оружие социалистической Родины – автомат Калашникова ворогам вручить.

Но не срослось у Сяитова ни первый, ни второй план в жизнь претворить. Поймали-таки его, правда, не сразу.

Когда случившееся обнаружилось, сержанта с носом перебитым в районную больницу отвезли. Именно в больницу, а не в госпиталь, потому что в больнице этой я его навещал. Помню его в кальсонах и рубахе нижней с завязками, в тапочках солдатских на босу ногу, с татуировками на подъемах ступней. На правой – «не гони», а на левой – «они устали». Молодой организм быстро брал свое, и Иван семимильными шагами на поправку шел. Недели через три о событиях тех напоминали лишь чуть искривленный нос Ивана и следы от сержантских лычек на его погонах, бо сняли их с Ивана вместе со званием за якобы неуставные отношения, спровоцировавшие дезертирство Сяитова.