Двужильная Россия

Старая сибирская тюрьма. Первый этаж кирпичный, второй деревянный, бревенчатый, от времени потемневший. Идешь мрачными, со спертым воздухом коридорами, и так и представляются серые арестантские халаты, наполовину обритые головы каторжников, громыхание цепей на ногах. Наверное, еще декабристов помнила Петропавловская тюрьма пересыльная…

Дверь камеры, к которой нас пригнали, широко распахнулась, однако мы, густо осыпанные снегом, столпились на пороге, не решаясь, при виде открывшегося зрелища, войти вовнутрь. Весь пол сплошь был завален телами спящих. Нар здесь не имелось, заключенные спали на грязном полу вповалку, так тесно, что ноги негде было поставить. А тут еще нужно было разместиться новой, только что прибывшей партии! Переполнены были тюрьмы.

Кое-как шагая через спящих, стараясь не наступить кому-нибудь на руку, с превеликим трудом я перебрался к дальней стене, спустил с плеч на пол свой тюк с одеждой и вынул кисет, чтобы закурить махорку и передохнуть. И тут откуда ни возьмись, уверенно шагая через тела и направляясь прямо ко мне, появились два молодых парня. Один круглолицый, миловидный, чистенько одетый мальчик в серой офицерской ушанке, в синем пиджачке, в хромовых сапожках, на которые с блатным шиком низко спущены заправленные шаровары. Другой – худощавый, длиннорукий, длинноногий, с бледным злым лицом, похож на парижского апаша: темный костюм, шелковый полосатый шарф на шее фатовски закинут длинным концом на спину.

– А ну, батя, что у тебя есть! – с добродушной деловитостью сказал круглолицый паренек. Делать было нечего. Я покорно распаковал свой тюк. Паренек присел перед ним на корточки и в одну минуту опытными, видно, руками рассортировал мои вещи. Две лучшие, кажется шелковые, тенниски отобрал себе и, поднявшись, великодушно разрешил:

– Остальное забирай.

Я собрал отвергнутое.

– Давай табак! – грубо приказал мне второй – апаш со злым лицом.

– У меня мало, – попробовал было я возразить – махорки действительно было в треть кисета – и тут же получил ослепляющий удар кулаком в глаз. Другой рукой апаш вырвал у меня кисет. Я не ответил ударом на удар, снес на этот раз. Слишком неравны были силы: два молодых, крепких, здоровых, готовых на все парня стояли передо мной, совершенно обессилевшим, уже пожилым человеком, да еще прижатым к стене. Кроме того, такой удар не был оскорбительным, как если бы меня ударил Коваленко.

– Зачем ты его так? – укоризненно сказал товарищу мальчик в офицерской ушанке.

Ограбив меня, урки так же внезапно исчезли, как и появились, и я с подбитым глазом, чувствуя, что начинаю понемногу оттаивать в смрадном тепле переполненной камеры, стал по возможности устраиваться на ночлег.

Дальнейшая дорога выветрилась из памяти. Помню только, что пробыли в Петропавловске несколько дней, дожидаясь состава, который повезет дальше. Затем снова столыпинский вагон, путь в такой же тесноте… Кормили нас в Петропавловской тюрьме горячей пищей, той мучной затирухой, о которой мечтательно рассказывали в этапе опытные, уже побывавшие здесь блатари.

Запомнилось также, как ехал: сидя в проходе на полу, под оконным столиком, прислоняясь спиной к вагонной стенке, а в ребра мне справа и слева упирались колени тех, кто тесно сидел на лавках. Было больно и трудно дышать. Впрочем, наверное, уже начиналось схваченное в результате такого сидения воспаление легких, оттого и больно было дышать. На фронте я в ноябрьские холода переходил реки по пояс в ледяной воде, спал у костра на снегу – и хоть бы насморк получал…

Помню и тот пасмурный февральский денек, когда на двенадцатые сутки прибыли мы наконец на Карабас, конечный пункт нашего крестного пути. Этап завершился.

Голая, плоская, невыразимо унылая, заснеженная равнина, где ни деревца, ни кустика не видно. Степь казахстанская, проклятый край. Возле маленькой железнодорожной станции ютится поселок, беленые, сложенные из самана, одноэтажные плоские строения. Поодаль видна зона: деревянные вышки с часовыми, десятки длинных саманных плоскокрыших бараков, оцепленных колючей проволокой в три ряда. Вот он, лагерь, где я осужден пробыть десять лет. Прибыли!..

Медленно, нога за ногу, плелись мы в зону, растянувшись на рыхлой подтаивающей дороге длинной серой вереницей, под низким серым небом. Больше некуда было спешить – прибыли! И конвойные тоже плелись бок о бок с нами, не подгоняли, как обычно, не кричали «быстрей, быстрей!». Доставили партию до места назначения, никто по дороге не сбежал, все в порядке. Да и отощал народ за этап, обессилел, еле ноги волочит, ему не до побега…

Похоронное было шествие.

Сквозные, опутанные колючей проволокой ворота из нескольких крест-накрест сбитых бревен, перед воротами поджидает нас принимающее этап лагерное начальство – несколько сержантов в бушлатах защитного цвета. На фронте я не видел таких бушлатов. Проверка путевых листов и списков – мы покорно стоим, пока конвой сдает нас лагерной администрации.

– Разберись по пятеркам!

Разобрались.

– Первая пятерка, вперед!..

– Вторая!..

– Третья!..