Двужильная Россия

Мы подсчитаны, все в порядке. Убогие ворота раскрываются шире, и мы, едва передвигая слабые ноги, ряд за рядом входим в зону, где, кутаясь в лохмотья, густыми толпами стоят голодные исхудалые оборванцы, встречающие этап. Не мелькнет ли среди новоприбывших знакомое лицо?

В сущности, Карабас (от казахского Карабаш – черная голова) являлся только преддверием лагеря. То был распределительный пункт, откуда поступавшие этапы направлялись на место работы. Своего рода невольничий рынок. Лагерные рабовладельцы, администраторы-хозяйственники приезжали сюда за даровой рабочей силой и отбирали нужный для себя контингент. Заключенные так про них и говорили: «Покупатели приехали». Чрезвычайно текучий, непрерывно меняющийся здешний людской состав доходил до пяти-шести тысяч. Прибывшие, совершенно изнуренные дорогой этапники первым делом проходили двухнедельный так называемый карантин, во время которого получали несколько улучшенное питание – подкармливались для предстоящего тяжелого труда. Потом их распределяли по отделениям и участкам Карлага.

Итак, конвой остался за воротами зоны. После долгих месяцев тюремной неволи я вновь получил человеческое право свободно передвигаться в пространстве, избавился от непрерывного наблюдения и грубых окриков. Первым ощущением, охватившим меня при входе в зону, было, как ни странно это звучит, блаженное чувство свободы. Никто больше не подглядывал за тобой в волчок; никто не тащил тебя куда-то, крепко сжав пальцами предплечье; никто не грозил смертью за шаг вправо или влево и не подгонял, науськивая злую собаку. Можно было самому пойти направо или налево – куда захотел, остановиться и заговорить со встречными, заглянуть в любой облезлый, с пятнистыми стенами барак под плоской глиняной кровлей. Хоть на пятачке, а свобода! Правда, весьма относительная, ограниченная тремя рядами колючей проволоки и вышками с часовыми.

Нам указали барак, отведенный для нас. Поплелся и я за унылой толпой этапников, но когда очутился внутри барака, оказалось, что расположенные в четыре ряда двухъярусные нары все уже были заняты, свободных мест не осталось. Крик, спор, ругань стояли в воздухе – люди чуть не дрались из-за места, где можно было лечь. «Шум и гам в этом логове жутком», – сказал бы Есенин.

Озираясь кругом, собрав последние силы, брел я по проходу между нарами. Свбодных мест не было. Я собирался было уже улечься где-нибудь в углу на грязном и мокром земляном полу, но тут внезапно услышал знакомый голос:

– Эй, батя!

Голос звучал сверху. На меня глядело круглое мальчишеское лицо под серой офицерской ушанкой. Паренек, наверное, прибыл с нашим этапом и уже успел неплохо устроиться на верхних нарах.

– Давай сюда! Ты что, болен?

– Болен, – ответил я

– Лезь. Давай руку.

«Ну, теперь окончательно разденут», – подумал я со спокойствием безнадежности и с трудом начал карабкаться наверх. В том физическом состоянии, в каком я тогда находился, все на свете было безразлично, даже самому лезть в осиное гнездо. Круглолицый парень, подав руку, помог мне забраться к нему на нары.

– Ложись, батя, тут тебе будет хорошо.

Я очутился в самой гуще блатарей, впрочем, не обращавших на меня ни малейшего внимания и занятых своими темными юркими делами. Апаша с полосатым шарфом среди них я не заметил.

Незаметно подошел вечер, в бараке зажгли две коптилки, висевшие под потолком, они еле-еле освещали проходы. Во тьме на нарах тяжело копошились, галдели, кашляли, переругивались. Укладывались спать. Мне было скверно, очень скверно, я в полузабытьи лежал на голых досках. Доски были положены не сплошняком, а с прогалами, в широкие щели между ними дуло.

– Батя, поешь, – услышал я как сквозь сон. – Толкан, попробуй.

В темноте нащупал раскрытый мешок, набитый чем-то мягким, сыпучим. То был толкан, мука, пережаренная с бараньим жиром, пищевой концентрат, который казахи берут с собой в дорогу. Скипятил воды в котелке, бросил две, три горсти – вот тебе и обед. Но мне сейчас было не до толкана, стащенного, очевидно, у какого-то зазевавшегося казаха.

Снова забытье, вонючий полумрак, раздражающая зрение световая точка ближайшей коптилки под потолком, гул затихающего говора: Я лежу, не двигаюсь… Вновь громкий молодой, уже хорошо знакомый голос:

– Сестра! Эй, сестра! Подойди сюда. Тут больной!

Так – спасибо круглолицему пареньку, доброй воровской душе – попал я в здешний стационар, куда направляли больных этапников. Каждый прибывший на Карабас этап обследовала дежурная медицинская сестра. В придачу к дистрофии у меня было воспаление легких.

21

Врачи-заключенные спасли мне жизнь, как спасали многим другим, заболевшим в пути. Поставили банки, сделали переливание крови. Начался медленный процесс выздоровления.