Дыхание

:Ли прокуды ли жизни ради ныришта своя отиде. И тма абие бысть. И виде разводеншта се небеса и доух яко голонбь сходеншть на нь.[27] И вот стоит он, нереальный, лаская голубя вельвет сквозь шелест крыльев в черепной коробке. Колесницы несутся, роняя грязь на палимпсест. Уже не докопаться до первого слоя. Стерто. Навек.

Сажусь на лавку, рука скользит за сигаретой во внутренний карман, и как раз на полпути, где-то в районе тепла и прикосновения, меня озаряет.

Философский коллапс. Сигарета рядом. Я могу ее достать, я знаю ее. Но это ничто. У меня нет наличного опыта. Чтобы понять, нужно почувствовать сопротивление, преодолеть или нет — дело десятое, но как раз сопротивления я не встречаю. Все это — абстрактное и конкретное — превратилось в зыбучую массу, и так как я не уверен, что понимаю ее конкретно, я сомневаюсь в его ценности абстрактно.

Раздражение подбирается к диафрагме, стартуя в сплоченный мозг. Три! два!! один!!! Поехали!

Орбитальные станции взорваны. Летите, товарищ Гагарин, летите насквозь, и никогда не возвращайтесь, ибо в одной реке дважды не тонут, а степь одна и ныне и присно. Где здесь начало и где предел, с чего я начал, уже трудно вспомнить. Я разгребаю это море день и ночь и все никак не наткнусь на что-то плотное. Дно усеяно обломками кораблей и чешуей русалок, но поди разберись, что чему предшествует, если все исходит из Ничто и в нем исчезает.

Неделю назад покончил с собой Грегуар. В пять часов утра он вышел в сад, выпил чашечку сомы, погрузился в медитацию и 2D-оруженосец снес ему голову тонким ритуальным топором. Эксперты отметили, что обряд выполнен безукоризненно. Не так утонченно, как у японцев, но столь же убедительно… Оруженосец накануне прибыл из Питера, где возглавляет охранную фирму. По его словам, решение патрона не связано с его профессиональной деятельностью.

Торгово-эдипов комплекс тянется к земле. Толпа шумит.

Мимотекущий мейнстрим несет беременных суккубами гражданок и граждан, готовых к зачатию, исполненных рогатых микротварей. Микрогалактика сосет золотистый кончик моей сигареты, выгнувшись во весь горизонт.

Она лезет в каждую микрощель, хотя ворота небес распахнуты настежь. Где-то в чистом поле воет на Солнце Лаура. В ее животе мраморное яйцо, и при каждом гортанном крике оно стучит о ее каменное сердце.

Стою у бочки с порохом, спичка в руках. Я где-то уже видел это голодное небо, жадные горла тополей. Не запрокидывай голову, Лаура. Не урони свою тоску: она прольется дождем твоей злости. Сигарета промокла от слов. Огонь выдыхается. Сжатые губы, и какого черта брехать? Какого бога курить? Что даст сигарета?

Десять затяжек, дактиль-хорей, гекзаметр дымный, и прими все как есть, как будто это и впрямь существует, и все забудь. Не смотри вокруг. Нет причины смотреть, если все что видишь — лакуны, паузы, монеты, угасающий экран, если все и ничто — одно и то же.

Ладно, оставь это, не грузись, Олег, не смурей, проживи еще день, придумай еще одни сутки, год, или два, да какая разница, осмотрись, ведь Лаура твоя — лишь игра и обман. Два последних слова вдруг производят странное действие. Я вскакиваю с места и бросаюсь вперед, цепляясь за выступы города, в невесомости, в центре урагана, ибо натура-мать не терпит пустоты, еще немного — и в меня хлынет Байкал со своим омулем, эпишурой, гамарусом, аквалангистами, интуристами, отдыхающими, БЦБК и лимнологическим институтом. Вперед! Сей just, Лаура, приступ острый сна моего, Олега Навъярова, свободнорожденного, тридцатилетнего, приснившегося Богу.

Скользят полозьями червеобразные улицы. Город, эдемский плод, изъеден насквозь. Мутная волна поднимается от сердца, заливает мозг. Хождение по улицам сродни чтению газет. Какой бы глубокой ни была мысль, угодив в них, она становится плоской. Город выходит из берегов. Камни ползут вверх, опережая напряженные скулы пешеходов. Полные груди сельских учительниц уносят их в небо. Под пышной триумфальной евроаркой, мимо хрущовок, мимо СИЗО, ШИЗО, ОМОНа и бандитских легионов, мимо кривых халуп и алкогольных срубов стройными колоннами шествуют они. Горожане, сбросив покровы кожаные, сплошным потоком струятся в Цирк. Шоппинг души, господа! Исход обратно в Египет. Все бешено вращается, люди, звезды, вселенные, духи, времена, ангелы, престолы, 3, 7, 10, 12, 13, 21, чертово колесо, семеричные цепи, и Кто-то давит на педали, и рвется к цели своей, и сорит кусками плоти. О небесный Велосипедист, узрю ли тебя не сзади? У церквей, мечетей, костелов, синагог, молелен, баров и притонов клубятся толпы фанатеющих.

Далеко от всех, в арктических льдах, сквозь свинцовую мглу светятся два невыносимо живых глаза.

Ледовая глыба сковала меня, туман наполнил меня. Я дышу тобой, Лаура, и ты далека. Я должен тебя увидеть. Подтачивает одна мысль: неужели ты снова исчезнешь? Реальность расширяется, реальность становится большей, чем что-либо доступное взгляду.

Мимо струится весь мир, и ты исчезаешь вместе в видимым. Над головой — панический щебет птиц. Они ищут спасения от вечной зимы, но вокруг — стекла.