Дыхание

Кое-как дождался вечера. Накануне я отправил жену к ее матери. Развод был решенным вопросом. Марта ничего не узнала о приговоре врачей. Мы просидели в кафе до ночи. В этот раз я проводил ее до дома. Через час она позвонила. Проговорили до рассвета. Утром, выпив литр кофе, пришли в компьютеризованный храм золотого тельца и не могли сложить два и два…

Смотавшись домой пораньше, я проспал три часа и вечером позвонил сам. Она только что встала.

«Хочешь, я приеду?» — спросил я. «Приезжай. Но у меня дома не получится».

«Это не проблема. Могу предложить две комнаты и сердце».

«Это слишком много. Хватит пары яблок и бутылки полусладкого».

Через полчаса, сбившись с ног поисках цветов, я встречал ее у подъезда.

На столике в гостиной я поставил в вазу тучный букет — красные розы, белые розы, лилии. Их аромат струился в русле квартирных стен, заполняя все вокруг; лишь запах ее волос восходил из этого месива.

— Завтра цветы увянут, — сказала она. — Зачем их срезают?

К черту вопросы. Ответов нет. Я зачерпнул полную горсть лепестков и бросил на постель. Весь мир простирался внизу, в долине. Наши соки смешал цветной вихрь. Белые лепестки покрыли кожу, а под кожей танцевал огонь. В этот миг я подумал, что пора забросить литературу — ибо незачем писать, если ты полон света и счастлив.

Происходившее было настолько любовью и настолько сексом, что не нуждалось в названии. То были и небо, и земля, и красный закатный снег, что их соединяет.

Красота и вызов кричали в ее белых гибких бедрах, в ее крепкой груди, в ее распущенных космах. Я держал в руках горячий ветер. Этот мир рождался из тумана, и я заставлял его вращаться. Во вращении все обретало форму, плотность, бытие. Фонтаны рая били все мощней, но удалялись с каждым всплеском — неотвратимо, словно поезд с зарешеченными окнами увозил нас от ослепительного летнего утра. Впрочем, когда тонешь в любви душой и телом, мрак остается только пророкам.

Я проснулся у самой границы рассвета, забывшись только на час. Она лежала раскинувшись, словно во время бегства. Замерший взмах пловца — застывший в нижнем течении сна, у самой дельты восхода. Я вновь закрыл глаза.

— Ты уже встала?

Я услышал собственный голос. Стряхнув остатки сна, приподнялся на локте. В наш парк Эдемского периода вступили войска победоносного солнца. Холодное, резкое, арктическое утро. Welcome to the Tulа. Время и место для чашки кофе и обреченных героев.

Она стояла у окна. Подошел и взглянул через ее обнаженное плечо: все те же дома, все тот же непотребный реализм перистальтико-сосудистого бытия.

Город функционировал будто завод, изделия которого никому не нужны и смысл его существования неясен, но по чьей-то больной прихоти еще вращались двери и турбины, и все были втянуты в работу, точно в летаргический сон. Люди шли покупать и продавать.

Несколько секунд я не понимал, что происходит. Она прижалась ко мне. На ее безмолвный вопрос я ответил:

— Никаких новостей. Все тот же исход обратно в Египет. Шоппинг души.

…Через два дня начался наш медовый месяц. Однажды утром обнаружилось, что дверь начальственного кабинета заперта, что бывало до крайности редко. Шеф следит за сотрудниками как ревнивый рейхсканцлер.

Несмотря на отсутствие шефа, в конторе царил все тот же австрийский порядок. Благочестивые Frauenzimmer[5] шепотком обсуждают Katzenjammer[6] герра Управляющего.

На его бутикозных подтяжках вянут эдельвейсы. «К сожалению, Цезарь Адольфович немножко приболел», — сообщил он с печалью. Я интеллигентно поскорбел минуту и подумал: что будет с Управляющим? В отсутствие шефа он будет лизать сидение его кожаного кресла, дабы не утратить управленческий профессионализм.

Дальше все было как я предполагал. Сначала управдел, а после и его приближенные внезапно приболели, так что на работу можно было приходить лишь затем, чтобы отметиться. Мы воспользовались случаем на полную катушку. Все четыре недели, пока шеф мужественно боролся с ОРЗ где-то в Альпах, мы превратили в одну сплошную постельную сцену. Однако в том, что касается появления на работе, мы превзошли хитростью китайцев.

Нас не должны были видеть вместе. Чтобы спрятать наш цветущий вид, мы пользовались услугами троллейбусного парка и почаще интересовались курсом валют. Пытались думать о политике президента. Обращать внимание на плевки гопников. Превозносить до небес гений шефа.

Негодовать по поводу кощунственных происков конкурентов, иуд, террористов и всех на свете темных рас, не чтящих закона прибавочной стоимости. Однако все меры помогали слабо. Жизнь неистребима.

Во внешнем мире все продолжалось как обычно.