Дыхание

Так проходили его дни. Матери досаждало холостяцкое поведение Алексея. Анатолина, подруга матери, взялась устроить его судьбу. Старушка была бескорыстной сводней. С возрастом она утратила способность радовать себя интимными делами, к тому же дети выросли, обзавелись семьями и разъехались по белу свету. Однако машина инстинкта еще пыхтела, и Антолина начала заботиться о продлении рода человеческого. Несколько раз она пыталась подсунуть Алексею потерявшихся средь поисков девиц, алкавших семейного счастья, но жениха от них поташнивало. После четвертой Антолинининой попытки он сообщил матери, что отвадит старуху: пусть только покажется ему на глаза. Бабка смертельно обиделась, но с тех пор шарахалась всякий раз, когда замечала Алексея. Однажды в августе, сидя в баре и разговаривая с Вовкой, он услышал от него приглашение. Алексей тут же забыл о приглашении. Но вечером следующего дня, бесцельно слоняясь по городу, вдруг вспомнил.

Появился вовремя: вечеринка была в разгаре.

Вовка тут же представил его хозяйке, очень красивой девушке с чувственными губами, искрящимся взглядом и волосами цвета полтавской ночи. Кроме Вовки и Милы, на благородном собрании присутствовали: Васик — знаменательный образ, из тех молодых людей, кто рекламирует «Спермин»; двое девиц с явно лесбийским уклоном; подруга Милы, похожая на облезлую кошку, считавшая себя гениальной актрисой.

Спиртное лилось рекой, но мимо настроения.

Магнитофон терзался стыдом, выдавая киркоровские рулады. Лесбиянки жадно поглощали курицу и сало.

Васик, и раньше стремившийся выполнить план по циррозу печени досрочно, меланхолически смешивал пиво и мартини. Актриса регулярно закатывалась хорошо натренированным смехом.

Ближе к 21 часу подкатил знакомый хозяйки дома. То был юноша без определенных занятий, но с серьезными намерениями. По тому, как подчеркнуто вежливо он вел себя, как смотрел на Милу, стало ясно, что он желает поделиться с ней своим генофондом, причем в законном порядке. «Еще пара маленьких созданий, похожих на этого червя», — подумал Алексей. Представил толстый семейный альбом, стенку, палас, котлеты. Воздыхателя было жаль.

Впрочем, Мила выглядела слишком мечтательной, слишком любезной, чтобы принимать всерьез происходящее в ее доме. Она явно находилась на Луне. И Алексей был рядом с ней. Как два забытых астронавта, они бродили по невесомой поверхности, наблюдая, как голубая планета сходит с ума — среди войн, огромных богатств и голода, где даже церкви воюют, а священники благословляют идущих убивать.

Они молчали, лишь иногда встречаясь взглядами. Тонкая связь, установившаяся между ними, не требовала разъяснений. Он пригласил ее на танец.

Мягкий жар исходил от ее тела. Тонкое платье не могло скрыть ее влекущее излучение. Они молчали, и когда закончилась мелодия, отошли в сторону и сели подальше от стола. Разговор начался сам собой. Та беседа не была для Алексея чем-то потрясающе-новым. Он уже понял, что именно эту женщину он искал долгие годы.

Все стало ясно, точно ветер снял паутину с окон. Они тихо венчались словами, слушая, как за окном шумит ночной город. Говорили обо всем.

— И как тебе Закутск? После возвращения?.. — спросила она после того, как Алексей в картинках изобразил свою богемную жизнь за океаном.

Он ответил с неожиданный серьезностью:

— Невыносимо… Там жить нельзя, и здесь тоже нет жизни. Все, что я вижу — туман. Расцвет декаданса.

— Когда я приехала сюда, мне казалось: в Закуске такая теплая обстановка, — призналась Мила. — Сюда падаешь, как в мягкую перину. А потом возникает чувство, что эта перина начинает тебя душить. Все говорят о духовности. Здесь так принято. А я не могу болтать об этом. Жить шмотками, или картинами, рассуждать о Байкале с таким глубокомыслием, будто он — твое собственное изобретение. Вечно искать оправданий и оглядываться, что о тебе подумает сосед.

— Быть духовным очень легко, — заметил Алексей. — Достаточно отрицать все, что видишь: до нирваны, до креста, до полного уничтожения. Чтобы даже тело не осталось здесь после смерти. Многие пророки так и не вышли из тупика. И завещали нам свои проблемы. Мы боимся их страхом, ведь мы верим в то, чего боимся.

Главное — обставить свой страх возвышенным горло панством. Чем больше нас — тем незаметнее наша болезнь. Впрочем, по-настоящему верят только единицы.

Я знаю только трех настоящих православных, очень простых людей. Они святые, насколько человек может быть свят. Остальные просто ищут оправданий. Они могут быть героями в бою, выжить морально в тюрьме, но в нормальной жизни они безнадежно трусливы. Они боятся смерти, а потому и жизни. И выхода нет: если станешь действительно верующим, без отхода назад, безоглядно, тебя уничтожат.

Они говорили час, или два. Время таяло у них на губах. Позже Вовка доверительно сообщил Алексею:

Алексей не особенно встревожился. Решил все выяснить сам. Пришел в дом Милы на следующий день. Вновь они долго беседовали, и наконец она, сжавшись и глядя на него полными страдания глазами, произнесла: «Да».