Дым отечества [СИ]

* * *

— Утверждается и подтверждено показаниями трех свидетелей, что 30 августа обвиняемый, а также названные сообщники его, вступили в заговор, пребывая в Абердине, чему не найдено опровержения…

Секретарь торопится, это уже не первый час и не первый день заседания, он уже знает, что будет, если оставить в статье обвинения паузу. Но не думать о белой обезьяне очень сложно, не правда ли? Секретари — их трое — очень боятся споткнуться, а потому спотыкаются все чаще.

— 30 августа ни один из упомянутых не мог быть в Абердине, потому что 27 августа Ее Величество запретила нам въезд в город. Господин судья, вы находились в свите Ее Величества. Не затруднит ли вас подтвердить мои слова?

Вот так надо. На одном дыхании — чтобы не успели прервать — и очень четко. Ну что, господин судья, граф Аргайл, ваша честь, поклянетесь на Библии?

— Господин судья, этот человек молчит!

— Судья в любом случае не может выступать свидетелем. — кашляет Аргайл.

— Тогда пусть им выступит лорд-протектор!

А вот это уже кто-то с галереи, с верхней, из сравнительной безопасности.

— Хорошая мысль, — соглашается Джордж.

В отличие от сказок, мгновенно не происходит совершенно ничего. И сразу — не происходит. И на десятый вздох. Только скалится за спиной заледеневшая зеркальная пустота, втягивает в себя воздух и последнее тепло и готова поглотить, словно бесконечный водоворот, все и вся. Кажется, что там вместо стекла — бешено вращается черная вода, а поверху туман. Не оборачиваешься, а видно. Алчный провал рта тянется к каплям крови, сбегающим по пальцам.

Далеко ли до полуночи — далеко, а до Луны по лучу — близко.

Дорожка серебристого света сама стелилась под ноги, и он пошел вперед, неожиданно легко и плавно, словно во сне, но лучше ощущая каждое движение. Не хмельное, веселое и порывистое, совсем другое чувство. Покой и легкость. Словно серебристая рыба в глубине, не чувствуя сопротивления, тяжести, упругого упрямства водной толщи.

Не сон, лучше сна. Лучше бодрствования. Если так будет теперь всегда…

Они возникают на том же луче, из луча, вокруг, и гость понимает, что это не мир летит по сторонам, сминаясь и растекаясь, а он сам и Охота летят вместе с лунным светом. А еще он стоит у окна, вытянув руку сквозь решетку, а они висят за окном — ни на чем. Одновременно.

Страшного нет ничего. Странного тоже. Опасного — много. Фыркают лошади, серебряная пена падает на дорожку, смешивается со снегом внизу. Качаются птичьи, звериные и… неизвестно чьи головы. И одного движения, одного взгляда достаточно, чтобы вычерпать до конца, оставить сухую шкурку от глупого человечка. Еще одну историю. Он ведь сам позвал, сам вышел за ограду… Что их останавливает, Охотников, лошадей, собак? — да, вот и собаки, которые могут гнать тебя ночь за ночью до конца твоего страха, — то, что по сделке можно взять больше. Не только жизнь. Это останавливает, а еще они соблюдают правила.

Они были одно с окружающим миром — землей и снегом, спящими семенами травы, камнями, горами, реками подо льдом, ночью и звездами. Джордж был — от замка, огня, кладки и механизма, горна и железа; но и он не чувствовал себя чуждым. Не противостояние, две соседние дороги. Две грани треугольника, успел подумать он, а на третьей — что? Чему мы равно враждебны?

— Зачем ты звал? Ты иного закона, не один, не должник, — говорили все и один, впереди. Пасть хищника, крутые рога иного неведомого зверя, глаза почти человечьи — из-за любопытства во взгляде.

Говорили и не говорили: скрипел снег, обламывались и со звоном падали сосульки с края крыши, свистел ветер, и все это образовывало понятные слова.

— Я позвал вас предложить сделку. — отзывается Джордж. И думает, что, возможно, эти — из снега, камня и времени — не просто родня по материнской линии и немного по отцовской. Их легко видеть, легко понимать. Джордж вдруг осознает, что ему не хочется туда, к ним, насовсем. Слишком далеко, слишком похоже. Но это не вопрос желания. — Сделку на все. Кровь, жизнь, душу, службу. До конца.

Он не знает, за что Охота ценит людей — может быть, им нужны слуги, которым не мешает холодное железо, которым не тесно в городах. Неважно. Она их ценит. И честно платит за предложенное.

— Чего ты хочешь? — со всех сторон.

Колокол. И звук. И он внутри звука.

Чего я хочу. Нет уж. Не все, чего я хочу. А только одно, то, чего не хватило, не хватает, будет не хватать — в мире и во мне самом.

— Я хочу — перо на мою чашку весов. Дыру в любой ловушке. Трещину в любой стене. Лишнюю минуту в бою или в отступлении. Нужную мысль. Я хочу, чтобы на любой развилке дорог был поворот, ведущий туда, куда нужно мне. И чтобы я мог — и успел — его увидеть. Каждый раз — успевал. Я хочу, чтобы так было всегда, пока мое дело не станет прочным, пока оно не сможет жить без меня. Если сможет — условие исполнено.