Дымчатое солнце

– Почему ты ждешь от меня раскаяния от содеянного с твоим отцом, который впервые в жизни получил по заслугам? Я не понимаю одного – почему, если правосудие совершено законными органами власти, даже если человек обречен на смертную казнь, это принимают, пусть и не безропотно? Но если то же самое сделал самосуд, здесь взрывается общественное негодование, а все и каждый спешат рассказать тебе, как аморально что-то делать самому, вплоть до того, что ты возомнил себя богом. Поменьше надо читать пропаганду Достоевского. Если человек устал видеть несправедливость, это не значит, что он возомнил себя вершителем судеб. Просто ему осточертела грязь и безысходность кругом. И он видит в себе силы и смелость исправить хоть что-то. Знаешь, отпусти я твоего отца, я бы чувствовал себя хуже оттого, что такая сволочь бродит по земле и дальше может делать подлости людям.

– Не смей трогать моего отца! – заявил ошалелый Юрий, явно замешавшийся от потока гнева, вылитого на него Гнеушевым. – А что до твоего якобы правосудия… Уж судьи, по крайней мере, люди со специальным образованием. И они умнее тебя, возомнившего о себе черти что.

– Ну вот снова намеки на мою гордыню, не вытравить это из вас после прочтения тошнотворных классиков… Я тебя умоляю, своей головой надо учиться думать хоть малость. Ты же хаешь все, что есть сейчас в нашей стране. Под это определение, к слову, попадает и твой отец, и судьи. Так что ты мне ничего не доказал. Ты же сам Скловского на каждом перекрестке, почему мне не попробовать?

– Да какое ты право имеешь вообще говорить со мной об этом?! – не поверил своим ушам Юрий, досадуя на себя, что его ввело это в замешательство.

– Как я смею? – усмехнулся Владимир. – Не страшно мне, вот и смею.

– А ты что же не залез? – с вызовом отбил Юра. – Ты как будто счастлив.

– Не все следуют собственным советам и заповедям. В таком случае мир был бы намного проще.

– Я бы избил тебя, да ты того не стоишь. Быть может, из-за этого ты решишь, что я еще и не мужчина? И потом, раз ты так сведущ в душах, объясни, что не так с тобой, раз ты лезешь в мою?

– До тебя мне большей частью нет дела, ты просто мелькаешь перед глазами со своей семейкой.

– Володя, – вмешалась, наконец, Женя. – Прошу тебя…

«Почему он так взъелся на эту старую историю? И не такая уж вина была на Юре, мало ли, почему люди расстаются», – отвлеклась Женя на собственные мысли, когда Гнеушев и не глянул на нее.

– Дал слово – так изволь держать, – продолжал бушевать в трубку Владимир. – Обнадежил человека, так какого черта уходишь? – отвечал он Дарье в лице Юрия. Не понимала его преданная цельная натура пустых заигрываний с чужой душой.

– Ты мерзавец… Жизнь к тебе все вернет, как бумеранг, не сомневайся.

– Что же ты не вернешь?

– Я сейчас не в тех условиях.

Владимир вздохнул, сдерживая улыбку. Оголтелые догадки подтверждались. Видимо, в бегах молодчик. За него теперь как следует возьмутся.

– Гиперболизированное бунтарство твое, которое уже само часть системы, пусть якобы против нее, раздражает меня. Вместо того чтобы по-настоящему бороться, ты свою жизнь посвятил фикции. Оригинальность неоригинальна, скрывает от остальных неуверенность и желание выделиться. У тебя явное недовольство собой, мой мальчик. А как же твоя борьба, Юра? Неужто она оправданнее и священнее моей? И тебя не мучает совесть за причиненные тобой неприятности?

– Это во благо.

– Знаешь, большевики в восемнадцатом тоже действовали во благо, а ты их презираешь. Но чем ты лучше?

На другом конце провода застучала тишина.

После этой перепалки Владимир был в блестящем приподнятом настроении. А Женя размышляла, не лучше ли им помочь друг другу и объединиться против общего врага, более мощного, чем житейские несостыковки. Так неестественно, так… ненужно. Бессмысленно в этой адской среде, загнанными, запечатанными в которую они оказались.

– Родина у нас одна, – говорил в свое время Скловский. – Другой не будет.

И эти слова, как ни странно, пробирали.

Владимира до белого каления доводило, что он смутно уважал Скловского одновременно с презрением, ненавистью и недоумением, как можно жить так же. Виктор был хитер, а хитрость и сила казались Гнеушеву главными козырями мужчины. Кто хитрее, тот и правит. Но и достойные бывают мерзавцами. Это страшнее всего.

Женя перехватила трубку как раз перед тем моментом, как она должна была быть повешена с обеих сторон.

– Они пришли освободить нас от гнета коммунизма, правда?! – хрипло выговорила она, и горло ее скребанулось о небо и злой накаленный воздух. – Особенно когда собирались опустить нас до уровня пещерных людей в резервациях… Этому не учила твоя белая пропаганда. Неужели непонятно, что любой освободитель преследует сугубо свои цели?! Не разгадал ты… Не видел дальше своего носа. Западу мы не нужны были никогда и никогда не будем, верящие в противное – идиоты. А ты польстился на сказочку о демократии. Да она у них хуже тоталитаризма по отношению к другим государствам. Мы одни против всего мира, – отчеканила Женя и размаху бросила трубку.

25