Дышать! Воспоминания о прошлом и будущем. Семь историй на сломе эпох

Житие в палатке превзошло самые худшие ожидания. Первые два дня стояла жара, и ночью в раскаленном на солнце брезентовом многоугольнике было нестерпимо душно, а от запахов, производимых восемью половозрелыми юношами, не спасали даже многочисленные дырки и щели. На третий день разверзлись хляби небесные. Пол превратился в сплошное месиво, в котором, как оказалось, водились ползучие, прыгучие и даже летучие насекомые. В палатке стало холодно и промозгло. И без того короткий сон вероломно прерывался криками офицеров, и голые по пояс курсанты, не успев толком продрать глаза, выбегали делать утреннюю зарядку на покрытую туманом поляну. Череда физических упражнений, включая, как пел Высоцкий, «бег по кругу до изнеможения», не спасали от пронизывающего холода. После зарядки каждый час бесконечно тянущихся суток был наполнен занятиями, построениями, тупыми маршировками, бессмысленными работами по закапыванию того, что выкапывалось вчера, а также складированием в кучи всякого хлама по разным углам лагеря. В редкие свободные минуты Лева бродил по запутанной траектории военного городка, вздрагивая от окриков командиров и пинков солдат-срочников. Мечты о другой жизни вползали в голову все реже и реже, а ощущение полной безысходности давило на грудь бетонной плитой. Но душевные страдания отступали перед непрерывным, всепоглощающим чувством первобытного, животного голода. Сильно оголодавшие курсанты практически не притрагивались к клеевидной каше на завтрак, вонючей жиже, называемой супом, на обед или откровенно протухшей рыбе на ужин. Слабым спасением становились лоснящиеся лысины репчатого лука, выкрадываемые из столовой и, как яблоки, поедаемые будущими офицерами запаса в безостановочном режиме. С трудом натыренные куски черствого хлеба и соль придавали после луковой трапезы ощущение недолгой сытости, но уже через пару часов яростные приступы голода подкатывали к горлу нестерпимой изжогой, а измученные животы издавали громкие стоны. Студенческое братство, еще недавно казавшееся нерушимым, не выдержало таких испытаний, и по ночам курсанты, спрятавшись под куцые одеяльца, втихаря поглощали остатки домашней снеди. Через неделю в Левином рюкзаке осталась единственная банка шпротов. Переложив ее под матрас, он проклинал себя за то, что отказался тащить лишние килограммы еды, заботливо приготовленные бабушкой. Ребята в палатке, скорее уже по привычке, чем надеясь на успех, вполголоса интересовались у товарищей по оружию, есть ли у них чего пожрать, и, услышав ожидаемое «нет», с тоской зарывались в отсыревшие одеяла и жесткие подушки. Лева терпеливо дождался, когда сон сломит последних измученных сокурсников, и осторожно достал из-под матраса вожделенное кушанье. Ему казалось, что он чувствует сквозь жесть еле уловимый запах жирного масла, пропитавшего золотистые шпроты. Стараясь не скрипеть ржавыми пружинами кровати, он очень медленно, чтобы не допустить скрежета металла, стал тянуть на себя кольцо крышки консервов. Внезапно раздался слабый треск и кольцо отломилось, оставшись на трясущемся пальце конспиратора. Положение стало катастрофическим – открыть банку ножом, не разбудив соседей, было невозможно. Зашипев, Гольдах накинул влажную шинель и бесшумно порылся в вещмешках соседей в поисках ножа. В углу кто-то засопел и зашевелился. Так и не обнаружив ножа, Лева вышел в кромешную тьму на улицу. Рядом, прислонившись к столбу, стоя спал часовой. Лев судорожно ощупывал землю в тщетной надежде найти приемлемое орудие для открывания заветной банки. Найденный осколок стекла разломился, расцарапав руку до крови. Забыв об осторожности и плача уже в голос, Левушка хватал полусгнившие палки и с остервенением бил ими по неуступчивому металлу. В конце концов силы покинули доблестного солдата и Гольдах, окончательно потеряв контроль над собой, с животной яростью вгрызся зубами в железо. Хрустнул клык, челюсть пронзила острая боль, но Лев, рыча и тяжело дыша, под стать своему африканскому тезке, умудрился-таки насквозь проткнуть неуступчивую жестянку. Пряный запах ударил в нос, и Лева, еще немного расковыряв заветную дырочку, мощным насосом втянул божественное содержимое в рот. Жизнь опять ненадолго приобрела смысл.

Первая неделя подходила к концу, впереди были еще почти сто бесконечных изнурительных дней и ночей. С трудом волоча ноги после утренней пробежки, Лева шел в медпункт, наспех замотав майкой распухшую щеку и сжимая в руке кусок зуба, – он очень надеялся заполучить отдых в лазарете. Неожиданно его окликнул кто-то из офицеров:

– Стоять! Смирно! Фамилия?

– Курсант Гольдах, товарищ капитан, – слабо прошепелявил Лева, придавая голосу максимально скорбное звучание.

– Это не ты ли барабанщиком был у нас на кафедре, больнозубый? – прищурившись, спросил офицер.

– Так точно, я! – уже более уверенно произнес Лев.