Дышать! Воспоминания о прошлом и будущем. Семь историй на сломе эпох

Незаметно подошел к концу первый месяц военных учений. Музвзвод добросовестно отыгрывал марши на утренних и вечерних построениях. Гольдах гордо стоял во втором ряду, надувал щеки и выдыхал в мертвый инструмент воздух, старательно имитируя игру. Все остальное время курсанты-музыканты предавались ставшему уже невыносимым безделью, разбавляемому поеданием скудных продуктов из сельского магазина и дегустацией самогонов всех возможных цветов и запахов, разнообразно выставленных на продажу местными жителями. Находившийся под постоянными алкогольными парами Левушка ежедневно писал бесконечно длинные письма любимой невесте и бабушке, иногда путая адресатов. Получая недоуменные ответные послания, он со стыдом осознавал, что обещания осыпать драгоценное тело поцелуями не должно было сильно понравиться Тамаре Марковне даже при ее безумной любви к внуку. Томительное ничегонеделание вскоре заставило Левушку брать у сотоварищей уроки барабанного искусства, но и без того слабое чувство ритма окончательно угасло в проспиртованном организме, и Гольдах приступил к изучению мастерства трубача на немного отремонтированном альте.

Приближался день принятия воинской присяги, где музвзвод должен был сыграть гимн и еще пару патриотических композиций, так как намечался приезд гостей из института и даже, как говорили, двух генералов из соседних воинских частей.

Как-то вечером после очередного развода полковник Агеев сообщил оркестрантам, что на присягу прибудут настоящие профессиональные музыканты из Н-ской дивизии и руководитель ансамбля, некий подполковник Симкин, будет лично прослушивать каждого курсанта, чтобы решить, кого брать в сводный оркестр на предстоящий парад. Ребята с сожалением посмотрели на побледневшего Гольдаха, уже мысленно прощаясь с товарищем, а у Левушки все похолодело внутри.

Двое последних суток перед смотром Гольдах был сам не свой. Он усиленно пытался выучить какую-нибудь незатейливую партию на трубе, но от нервного напряжения не получалось извлечь даже простенькие звуки, еще недавно, хотя и с трудом, но все же получавшиеся у начинающего альтиста. К тому же от постоянных тренировок и бесконечного пребывания на солнце у Левушки растрескались губы и никак не желали подживать, постоянно травмируемые спиртовыми настоями. Левушка прекрасно понимал последствия разоблачения, когда выяснится, что он вообще не умеет играть. Ему грозили все виды наказаний, вплоть до отчисления из института и попадание прямиком в ряды Вооруженных сил, но уже в качестве рядового со стандартным двухлетним сроком службы, что было равносильно самоубийству. Чтобы усмирить страх, Гольдах втайне от товарищей променял теплый свитер на бутыль свежего первака, изготовленного деревенским трактористом. Самогон отличался повышенной вонючестью и был с жестким привкусом машинного масла, но алкоголь не подействовал и в последнюю ночь Левушка написал многостраничное письмо двум единственным женщинам, в котором, покаявшись в обмане, который наверняка приведет к тяжкому возмездию, долго и сбивчиво признавался в любви обеим.

Ранним утром музвзвод переодели в невесть откуда взявшуюся парадную форму и отправили на заключительную репетицию, а ближе к полудню построили в центре плаца, где уже были изготовлены трибуны для почетных гостей. Профессионального оркестра все еще не было, и Гольдах почти вслух молился всем известным богам, в надежде, что страшный Симкин и его ансамбль не приедут. Ожидание под палящим солнцем тянулось долго, пока наконец большой автобус не привез дивизионных оркестрантов, вальяжно вышедших на плац в золотых аксельбантах и начищенных до неестественного блеска хромовых сапогах. Подполковник Симкин оказался еще более страшным и отталкивающим, чем представлялся Леве в дрожи прошедших дней. Такой мужской вариант Бабы-яги – весь скрюченный, с взлохмаченными седыми волосами, огромным кривым носом и мясистыми слюнявыми губами.

Симкин внимательно окинул взором курсантов и перестроил их в один ряд.

– Слушай мою команду, – заскрипел он тонким и противным голоском. – Сейчас вы будете исполнять гимн, а я буду подходить к каждому и внимательно слушать. Прослушиваемый в этот момент должен играть громче, а остальные чуть тише. Барабанщиков это тоже касается! Все поняли?

– Так точно, товарищ подполковник, – отрапортовал командир музвзвода Леонид.

– Кого я отберу, присоединятся к моему ансамблю, остальные будут свободны, а вашему полковнику я потом доложу уровень подготовки каждого, – закончил Симкин и дал отмашку начать.

После этой фразы Гольдах чуть не потерял сознание, но в последнюю секунду принял решение вытащить колки из трубы, чтобы она не издавала вообще никаких звуков. «Пусть меня расстреляют, – подумал Лев, – но по крайней мере так будет честнее».

Оркестр заиграл. Подполковник с полминуты стоял подле каждого музыканта, вслушиваясь в звуки.

– Ты будешь играть.

– Ты чуть торопишься, но сойдет.

– Ты – нет.

– Ты фальшивишь, что это за нота!

– Ты вообще не в такт! Замолчи!

– Ты – мимо! Не играешь!

– Ты – свободен! Отстаешь!