Дышать! Воспоминания о прошлом и будущем. Семь историй на сломе эпох

Симкин медленно подошел к Леве. Гольдах надувал щеки и выпускал шипящий воздух внутрь альта. Офицер некоторое время с недоумением просовывал ухо внутрь инструмента, потом посмотрел в полные животного ужаса глаза курсанта, потом опять прислушался, а потом, видимо, что-то поняв для себя, неторопливо оглядел оркестр и, ухмыльнувшись уголком влажных губ, вдруг поправил положение альта в Левиных руках и тихо, но уважительно произнес, покачивая уродливой головой:

– Ты – играешь!

Отобранные виртуозы присоединились к армейскому оркестру. Гольдах в полубреду встал в задний ряд, с трудом понимая, что происходит. Оркестр исполнил гимн несколько раз. Стоящие рядом со Львом дивизионные менестрели сначала косились на странного мальчика, клоунски выдыхавшего в пустую трубу, но потом, поймав грозный взгляд Симкина, дирижировавшего оркестром, предпочли уткнуться носами в прохладу металла своих инструментов.

Вскоре всех новоиспеченных бойцов выстроили перед трибунами и они хором произнесли текст присяги. Отдельно вызвали музвзвод с прочими «тыловыми» студентами, и Гольдах, не выпуская альта из рук, официально влился в ряды защитников Отечества.

После торжественной церемонии полковник Агеев и другие командиры вручили грамоты отличникам боевой и политической подготовки. Из музыкантов грамоты получили только Гольдах, Леонид и один из барабанщиков, прошедший тяжелый конкурс и попавший в оркестр Симкина.

Остаток дня после принятия присяги был объявлен выходным, и оркестранты, собравшись на родной репетиционной лужайке, весело отметили событие, и, конечно, Лева стал звездой праздника. За него выпили самодельное крепленое вино, приобретенное у главного снабженца – электрика, решившего расширить ассортимент. Но окончание банкета было омрачено скорбной вестью. Леонида вызвали в штаб, где было объявлено, что музвзвод, добившийся выдающихся результатов, прекращает репетиции и вливается в армейскую жизнь, но при этом будет продолжать вдохновлять остальных курсантов утренними и вечерними маршами. Мгновенно протрезвевший Леонид смог выторговать лишь небольшие послабления своим подчиненным в виде пары свободных часов для подготовки к игре перед построениями.

Страшная новость привела оркестрантов в полное оцепенение, они понуро отправились спать, и вскоре недолгий сон был непривычно нарушен ворвавшимся в палатку старослужащим. Сержант-срочник громким матом вложил в музыкальные уши приказ немедленно приступить к физическим упражнениям вместе с бойцами, не изнеженными бесполезной для советского воина фигней. Наступающий новый этап армейской жизни грозил неимоверными тяготами и лишениями. Первые несколько суток прошли под прессом нарастающих нагрузок и издевательств уже не только со стороны старослужащих, но и сокурсников, от души вымещавших злобу на более удачливых товарищах. Охваченный вновь подступившей апатией, Лева ночами строчил послания в вечность единственному адресату – Аллочке, так как боялся надорвать больное сердце бабушки рассказами о незавидной доле.

Близилась осень, и беспрерывные дожди дополнили мрачную картину армейского бытия. Во время очередного вечернего построения к оркестрантам, стоящим по щиколотки в грязи, подошел, чавкая сапогами, вечно пьяный майор и объявил о подготовке к двадцатикилометровому марш-броску с полной выкладкой. Об этом антигуманном испытании Гольдаху рассказывал запуганный приятель Аллы из театральной студии. По его словам, выдерживали марш-бросок далеко не все, падая без сил уже на первых километрах, а один из несчастных, потеряв сознание, даже свалился в форсируемый отважными курсантами ручей.

После отбоя студенты делились слухами, все более обраставшими ужасными подробностями о предстоящем завтра марафоне. Ровно в четыре часа утра в музыкальную палатку вошел бравый капитан, когда-то открывший Леве путь в мир искусства, и приказал в течение пяти минут всем построиться на выходе.

– Ну все, началось, – обреченно пробормотал первый барабанщик.

– Главное – держаться всем вместе. Может, они нас тогда не раскидают по подразделениям на привале, – вторил обычно молчаливый тарелочник, от страха обретший дар речи.

– Тогда, ребят, следите за Гольдахом. Он так накачался пустым воздухом, дуя в свою трубу, что улетит от нас вперед в секунду, – попытался острить Леонид, но никто не засмеялся.

Поспешно одевшись, всунув наспех обмотанные портянками ноги во влажные сапоги, курсанты выстроились неуверенной шеренгой перед палаткой в ожидании команды бежать за оружием и стартовать в гибельный марш-бросок. В предрассветных сумерках за капитаном маячила тень человека в штатском.