Дзэн в японской культуре

Покончив с переодеванием, Камиидзуми взял две деревянные коробочки, подошел к хижине и крикнул разбойнику, что родители мальчика прислали немного еды – они не хотят, чтобы ребенок умер с голоду. С этими словами он бросил одну из коробочек с рисом в окно. Выждав, Камиидзуми добавил: «Ну, а ежели ты, братец, и сам проголодался, у меня найдется рис и для тебя». Алчный злодей высунул из двери руку, чтобы получить вторую коробочку, но мастеру и этого было довольно. Он перехватил руку, мгновенно вытащил разбойника наружу и скрутил его. Монашеский плащ был возвращен законному владельцу, который поклонился доблестному рыцарю и сказал: «Поистине, вас можно назвать Мастер меча». В знак уважения монах преподнес Камиидзуми кара, символ монашества, напоминающий сильно обрезанную монашескую тунику кэса, – талисман, который адепты Дзэн-буддизма носили на груди, надев через голову. Говорят, что правитель Исэ никогда впоследствии не расставался с талисманом.

Что касается того бродячего монаха, то он, судя по всему, не был новичком в Дзэн. Ведь само понятие «Мастер меча» часто используется в дзэнской практике для обозначения зрелого, умудренного опытом монаха, перешедшего грань между жизнью и смертью. У Камиидзуми были все основания бережно хранить полученную от дзэнского паломника кара.

Глава пятая Дзэн и конфуцианство

Как это ни пародоксально, Дзэн-буддизм – учение, провозгласившее отказ от книжной учености и всякого знания, запечатленного на бумаге, – явился для японцев авторитетным посредником в распространении классических конфуцианских наук. Кроме того, именно Дзэн способствовал расцвету книгопечатания, которое, конечно, не ограничивалось буддийской литературой, охватывая широкий круг источников по конфуцианству и синтоизму.

Эпохи Камакура (1192–1333) и Асикага (1333–1573) считаются мрачным периодом японской истории, но в культурном плане все обстояло не так уж плохо. Дзэнские монахи, курсировавшие между Японией и Китаем, способствовали распространению на архипелаге ценных культурных традиций и готовили почву для их последующей ассимиляции. В то же время вызревали такие специфические виды японского искусства, как поэзия хайку, театр Но, садово-парковый дизайн, аранжировка цветов, чайная церемония и т. п. Весьма любопытно взглянуть на процесс развития конфуцианской учености в Японии, инспирированный монахами дзэнских монастырей, для чего придется вначале сказать несколько слов о китайской философской мысли эпохи Сун.

В плане политическом правление династии Сун (960–1278) было смутным временем для Срединного царства, которому постоянно угрожали северные кочевники. В конце концов император в 1127 г. был вынужден перенести столицу на юг, уступив территории на севере воинственным пришельцам. Однако империя Южная Сун также просуществовала сравнительно недолго и к концу XIII в. была завоевана монголами. В 1278 г. власть монгольской династии Юань утвердилась во всей Поднебесной. Тем не менее культура и в Северной, и особенно в Южной империи Сун достигла небывалых высот. В частности, на Юге страны значительное развитие получила философия. Создается впечатление, что исконно китайская философская мысль, оформившаяся в эпоху Хань, но в последующие века до некоторой степени сдерживаемая мощным индийским религиозно-философским влиянием, наконец-то прорвала плотину и в полный голос заявила о себе в то время, когда вся страна изнывала под чужеземным игом. В результате увидели свет блестящие философские трактаты, в которых лучшие достижения зарубежной мысли были синтезированы с собственно китайскими теориями на базе китайской ментальности, что придавало сочинениям относительную доступность. Сунская философия стала свидетельством взлета китайского национального гения.

Одним из факторов повлиявших на развитие китайской философской мысли, было учение Дзэн, которое всегда и во всем побуждает к размышлению, призывая познавать суть вещей, абстрагируясь от любых внешних напластований. Когда конфуцианство ограничило себя простым изучением ритуала, практическими моральными наставлениями и критическим комментированием классических текстов, оно оказалось, можно сказать, на грани краха. Учению угрожала гибель как источнику свободной творческой мысли. Оживить его могли лишь какие-то новые, свежие силы.