Джейн Доу

— Мой отец пастор, так что можешь себе представить, как это было унизительно для него.

И для тебя, я думаю.

Значит, его отец святой, а мать шлюха. Если бы я была нормальным человеком, то пожалела бы его. Ничего хорошего не выйдет из безобразного развода. Но я ненормальный человек и знаю, каким взрослым он стал, поэтому не чувствую ничего, кроме презрения.

Несмотря ни на что, я тянусь к нему. Его рука напряжена под моим прикосновением.

— Должно быть, это было ужасно.

— Да.

— Сейчас ты с ней в хороших отношениях?

Он приподнимает губы в легкой усмешке, но снова пожимает плечами.

— Все хорошо. Я справился с этим.

Даже самый доверчивый человек может распознать ложь, а я никому не доверяю. Стивен ненавидит свою мать. Не лучшая перспектива для будущего бойфренда.

Он переворачивает кулак и захватывает мои пальцы.

— В любом случае, это все в прошлом. Мы с отцом все еще близки. Я хожу в его церковь каждое воскресенье. Делаю кое-какую работу для него. У моего брата двое замечательных детей, и мне нравится быть дядей.

— Так ты хочешь собственных детей?

— Когда-нибудь, — он подмигивает, будто угостил меня чем-то сладким.

Я суну это в свой карман и, когда вернусь домой, положу это в свою Большую Книгу Мечтаний.

— Где находится церковь твоего отца? Она большая?

Он рассказывает мне об общине церкви Иисуса, пока я избавляюсь от очередного кусочка чесночного хлеба. Это место находится в пригороде Яблочной долины, где живут небедные христиане.

— В последнее время община выросла. Мир хаотичен. Люди возвращаются к Богу. У нас теперь почти двадцать пять сотен человек.

— Это грандиозно. И ты там работаешь.

— Я дьякон.

— Ого. Я не думала, что вокруг есть хорошие парни.

Он заглатывает крючок вместе с леской и грузилом. Стивен знает, что он хороший парень, потому что ходит в церковь. Неважно то, как он относится к людям. Не имеет значения, жестокий он или нет. Стивен богобоязненный человек, так что он хороший. Я проглатываю свой гнев, запивая вином. Он наполняет мой бокал, не спрашивая. Раскрасневшись от злости и алкоголя, я снимаю кардиган.

Сегодня мой бюстгальтер из лавандового кружева, и он выглядывает из-за последней пуговицы платья. Стивен тоже допивает бокал вина. Он не может бороться с желанием опустить глаза вниз и остановить взгляд на вырезе моего платья. Он, может, и боится бога, но все еще любит сиськи, и я точно знаю, что он верит в блуд.

Нам приносят салаты, и он с удовольствием начинает пробовать.

Хорошо, что плохими мужчинами легко манипулировать. Если бы он был действительно хорошим парнем, я бы пропала. Откуда мне знать, что движет хорошими людьми? Как же мне заставить Стивена делать то, что я хочу? Дело не в надежде на то, что он заметит меня и захочет начать отношения. В манипуляции я хороша, ведь мне пришлось учиться и учиться, чтобы понимать, как люди ведут себя в той или иной ситуации.

До того, как я поняла, что со мной не так, я чувствовала себя пришельцем. Я никуда не вписывалась. Это был типичный подростковый страх... вот только я, честно говоря, действительно не могла найти общий язык ни с кем. Я была так чертовски одинока.

Когда в первый раз моего брата отправили в тюрьму, мне было шестнадцать, и я до сих пор помню свое глубокое замешательство и растерянность от эмоциональной реакции моей семьи. Мама рыдала, возмущаясь несправедливостью и прогнившей системой, и что теперь мой брат никогда не получит достойную работу. Отец плакал из-за своего «мальчика». Плакал как ребенок. Бабушка бросила пару расистских эпитетов и жалоб, что в наши дни трудолюбивый белый мальчик не мог ничего добиться.

Все это было полной чепухой. Мой брат заслужил тюремного заключения. Его, наконец, поймали, когда он торговал краденым из своего задрипанного грузовика, и, к счастью для него, ему пришлось отбывать срок только за то, с чем его поймали, а не за сотни других вещей, которые он крал и продавал на протяжении многих лет. Все знали, что к белым людям система уголовного правосудия более лояльна. Ему дали срок гораздо меньший, чем следовало.

К тому же, он ленивый засранец, и всегда им был, достойная работа никогда не маячила у него на пути.

Так зачем же такое горе и удивление?

Когда я сказала, что он действительно виновен и заслуживает наказания, бабушка назвала меня мерзкой сучкой. Конечно же, я слышала эти слова и раньше, но обычно от матери. Мерзкая, хладнокровная, эгоистичная, алчная, наглая, неблагодарная маленькая сучка. И я знала, что это правда. Я чувствовала холод в собственных венах.

Что со мной было не так? Почему я не могла быть нормальной? Как и любая другая девочка-подросток, я очень хотела вписаться в окружающий мир. Но тогда я не умела притворяться, ведь не понимала, что пыталась подделать: душу.