Джек Ричер, или Граница полуночи

— Не стоит жалеть. Мы с вами изучали одинаковый курс истории.

Женщина кивнула внутри своего капюшона:

— Морфий появился в тысяча восемьсот пятом году, шприц для инъекций — в тысяча восемьсот пятьдесят первом. Отличное сочетание, как раз перед Гражданской войной, после которой появились сотни тысяч наркоманов. Затем — Первая мировая, с тем же результатом. В двадцатых годах уже буквально миллионы людей пристрастились к наркотикам.

— Армия любит традиции.

— Первая мировая война также известна тем, что огромное количество солдат получили ранения в лицо. К концу их насчитывалось несколько миллионов. Французы называли их mutiles, изувеченные. Правильное слово, потому что именно так человек себя чувствует. А еще — потому, что оно похоже на слово «измененные». Это я тоже чувствую. Ты ощущаешь, что стал другим. В те годы проводили первые пластические операции, но по большей части такие люди носили маски. Художественные натуры — маски соответствовали цвету их кожи. Некоторые скамьи в городских парках красили в голубой цвет, и все остальные люди учились туда не смотреть. Потому что там сидели изувеченные. Впрочем, большинство не выходили из домов. Большинство больше никогда не видели дневного света. Большинство умерли от инфекций или покончили с собой.

— Вам не нужно меня ни в чем убеждать, — сказал Ричер. — Мне все равно, что вы жуете.

— Но вы не можете добывать это для меня. По крайней мере, не две недели подряд.

— А если смогу? Предположим, вы получите столько, что вам хватит на всю жизнь. Что бы вы стали делать?

— Вы серьезно?

— Я хочу услышать честный ответ. Вы же любите правду.

Роуз немного помолчала.

— Сначала я устроила бы праздник, — ответила она. — Грандиозный. Больше никакой экономии. Не стала бы резать пластырь. Я бы в этом искупалась.

— Это опасно.

— Господи, надеюсь… Этот мир начинаешь понимать, только когда попадаешь в него. Нет ничего лучше, чем пройти на цыпочках всю дорогу до ворот смерти. Пройти всю дорогу до огромной черной двери, а потом постучать в нее. Это совершенно другая страна. Если я слышу в новостях, что кто-то умер, потому что наркотик неожиданно оказался слишком сильным, я его не жалею. Я думаю, где бы и мне раздобыть что-нибудь такое же хорошее. И не потому, что хочу убить себя, вовсе нет. Я мечтаю об обратном. О том, чтобы жить вечно и иметь возможность каждый день принимать наркотики. Мне очень жаль, Ричер, но я больше не та, кем была. Я изменилась, мутировала. Вам следовало найти кольцо, принадлежавшее кому-то другому.

— А что потом, после того, как вы устроите праздник?

— Думаю, в конце концов я начала бы уменьшать дозы, принимать его реже. Возможно, делать капельницы, если б сумела организовать это дома.

— Вы думаете, что сможете сократить дозы?

Сандерсон кивнула внутри своего капюшона:

— Я безумно люблю все это, но знаю: во мне еще осталось достаточно от меня прежней. Я сумела пережить Вест-Пойнт и девять лет в пехоте. И с наркотиками тоже справлюсь. Если буду знать, что мне не нужно совсем от них отказываться. Может быть, буду принимать их в субботу вечером, если я хорошо вела себя всю неделю. Думаю, до такого уровня я смогу добраться.

— И что потом?

— Буду до ста лет прятаться в доме сестры. К тому времени мы все станем уродливыми, и я перестану так сильно отличаться от остальных. А до тех пор не стоит смотреть на мир сквозь розовые очки. Не будет никакого «что потом?». Не вижу, как может быть.

— Вы могли бы начать работать.

— Видимо, вы не читали памятную записку.

Ричер улыбнулся.

— Я время от времени работаю, — сказал он. — Что-нибудь физическое, или вышибалой в ночных клубах… Один раз я копал бассейн в Ки-Уэст во Флориде. Руками. Уверен, что он все еще на месте.

— Когда я лежала в больнице, ко мне приходили психиатры. Тогда появилась новая научная школа, придерживающаяся принципа: встречай свои проблемы и трудности с открытым забралом. Никакого фальшивого утешения. Не забывайте, я была майором и взрослой женщиной. Они показали мне исследования. Служащие с обезображенными лицами расстраивают клиентов и коллег так сильно, что практически сто процентов из них в конце концов работают в полном одиночестве в задней комнате.

— Ладно, не нужно работать.

— Потом они долго разговаривали со мной о том, как сильно наша личность связана с внешностью. Про подсознательные нюансы и сигналы. Нечто жутко серьезное. Позже я поняла, что открытое забрало дальше меня не пошло. Они стали вести себя сдержанно и тонко. Разговаривали намеками. Давали понять, что моя личная жизнь закончена.

— Портерфилд думал иначе.

— Он был другим.

— Слепым?

— У него имелись собственные проблемы.

У них за спиной открылась дверь, и на крыльцо вышла Маккензи, а следом за ней — Брамалл. У Ричера сложилось впечатление, что Джейн хотела что-то сказать, но в этот момент зазвонил телефон Терренса. Он достал его, посмотрел на экран и сообщил:

— Специальный агент Нобл. Из своего офиса в Денвере.

Взглянул на Роуз.

Потом на Ричера.

Как будто что-то спрашивал.

— Хочешь, чтобы я стал плохим парнем? — спросил Ричер.