Джек Восьмеркин американец

– Здесь пусть остается, – ответил Николка. – Завтра зароем. А сейчас кровью замараемся.

Ребята тихо вернулись в усадьбу. У конюшни долго будили Чумакова. Тот вышел наконец, и они рассказали ему о ворах, о смерти Боби и показали железный шкворень.

Сонное состояние у Чумакова быстро прошло.

– Эх, не надо бы нам с кобылой связываться, – зашептал он испуганно. – Запалят нам конюшню, как пить дать. Теперь спать по ночам не придется.

– И не спи, Чумаков, – сказал Николка. – Очень свободно поджечь могут. Впрочем, ты все равно огонь проспишь.

Маршев вызвался переночевать на конюшне, сказал, что спит чутко. Остальные вернулись в контору.

– Ну? – сказал Николка, стягивая с себя мокрую рубаху.

– Так, значит, Пал Палыча трогать нельзя. Пожара ждать будем?

– Теперь ждать нечего, – произнес решительно Капралов. – Верно, у него язык заработал, если людей подослать сумел.

Все разделись, выжали мокрую одежду, уселись вокруг стола. Никто не возражал против выселения Скороходова.

Ночной набег и убийство собаки вызвали злобу у всех.

Длинноногого Боби полюбили в коммуне. За лето узнали его ум и чутье, и всем казалось, что, пока пес на дворе, с врагами справиться легче.

Говорили недолго. Решили на другой же день вечером отправить Скороходова в город и там добиться производства следствия.

Джек поднялся в светелку и разбудил Татьяну.

– Что, Джек? – спросила она сквозь сон.

– Убили Боби Снукса, – ответил Джек просто. – Что я теперь Летнему напишу?

Татьяна села на постели.

– Кто убил?

– Конечно, скороходовская компания.

– Как тебе не стыдно, Джек, – сказала Татьяна с горечью. – Умирающий старик… Разве ему до собак теперь?

– А это мы завтра узнаем. Решили его из деревни вытряхнуть.

– Как – вытряхнуть?

– А в город его отвезем. Нам с ним вместе жить нельзя.

Пусть в городе разберут, хорош он или плох.

И Джек начал стаскивать мокрые сапоги.

Татьяна помолчала немного, потом заговорила убежденно:

– Но он не виноват, Джек. Ручаюсь тебе, что не он убил

Боби. Ведь я же сама видела его. В избу к нему заходила.

Он может только мычать.

– В городе разберут, что он может и чего не может.

– Но ведь он оправдаться не сумеет, Джек. У него паралич языка.

– Там доктора хорошие, вылечат. Заговорит, и еще как!

– Ах, как ты рассуждаешь! Паралич часто неизлечим. Я

это наверное знаю. Нехорошо вы придумали.

– Завтра поговорим, Татьяна, – сказал Джек и улегся на кровать.

Он устал; ему не хотелось спорить, но не хотелось и спать. Очень жалко было Боби Снукса. Он повернулся лицом к стене и вдруг почувствовал, что слезы сами собой бегут из глаз и мочат подушку. Джек покрепче зажмурился, но это не помогло. Он заснул не скоро – может быть, через час. Татьяна же лежала без сна до рассвета и все думала.

Татьяна и Джек

Татьяна неплохо работала в коммуне. Она аккуратно выполняла все поручения, которые выпадали на ее долю, хорошо вела книги и сверх того копалась в саду, занималась с ребятами. На ее глазах старая, разрушенная усадьба превращалась в культурное хозяйство по новому плану и быстрыми темпами. Но как это ни странно, коммуна не радовала ее.

С первых же дней переселения крестьян в Кацауровку

Татьяна начала страдать от того, что коммунары малокультурны, оскорбительно ругаются, бросают окурки непременно на пол, плюют на стены, пачкают контору ногами.

Все это было на самом деле, и Татьяна решила про себя, что главная ее задача в коммуне – бороться со всем этим.

Первое время она стеснялась делать замечания коммунарам, боялась, что ее будут считать за барыню, помещицу. Но потом, когда к ней привыкли, она повела борьбу за чистоту и культурность и нашла даже себе помощников в этом деле. Ее поддержали женщины – жена Капралова и

Вера Громова, а из мужчин прежде всего Дмитрий Чурасов.

Правление развесило целый ряд плакатов, призывающих к чистоте, и Татьяна начала кампанию.

Часто, краснея от волнения, она отводила в сторону

Чумакова или Маршева и шептала им, что надо счищать грязь с сапог железкой, которая прибита на крыльце. Она отдала всю свою посуду в столовую коммуны, чтобы за обедом не ели из общей миски. Вместе с Дуней она мыла полы в коридоре и конторе. Но стояла горячая пора. Коммуна боролась за свое существование. Плевки и грязь казались мелочью, когда шла спешка с пахотой или уборка урожая. Поэтому полы быстро грязнились, а воздух в помещениях был тяжелый.

Татьяна приходила в отчаяние, но не хотела покориться. Она сделала попытку привлечь на свою сторону Джека, но из этого ничего не вышло.

Джек никогда не ругался, брился через день и был очень чистоплотен. Его Америка приучила к этому.

С работы он возвращался не менее перепачканным, чем остальные, а даже больше: он имел дело с машинами, со смазкой, с керосином. Но он не садился за стол, пока не отмывал грязи и не снимал рабочей одежды. Татьяна просила его подействовать в этом же направлении на коммунаров, но Джек отвечал:

– Подожди три года, Татьяна. Тогда мы займемся чистотой вплотную. Для этого надо прежде всего вырыть артезиан. А сейчас, сама знаешь, воды не хватает в колодце.

Подожди три года, тогда мы покажем чистоту, какая тебе и не снилась.