Джек Восьмеркин американец

Палыча, что коммуна его ночью выселить хочет. Я сдуру пошла, думала, что зла от этого никакого не будет, одно добро. А он, пес, не болен был, а притворялся. Мне виду не подал, все стонал, а ночью пришел с ружьем и начал палить. В городе сознался, что хотел коммуну сжечь, а тебя застрелить. Думал, что это ты его выселить настоял. Во злость-то какая! Никому я об этом не говорила – ни Катьке, никому. Тебе первому сказала, чтоб легче помирать было.

Пелагея сдвинула платок на лицо и заплакала. Джек лежал с закрытыми глазами, и Пелагея уже думала, что он умер.

– Так, значит, это старик Скороходов стрелял? – вдруг спросил он, не открывая глаз.

– Он, враг. Из чурасовского ружья.

– Один был?

– Говорит, с Петром. Все на него теперь валит. И

станцию, говорит, Петр поджег.

– А Петра поймали?

– Убег. И в городе его искали, и в лесу – нигде нетути.

– А как же артель их теперь?

– С козловской сливается. Одна артель теперь в Чижах будет – «Правильный путь». А в правлении Козлов, Советкин и Зерцалов председателем.

Джек задавал вопросы все тише и тише и, наконец, умолк совсем. В это время в коридоре послышались голоса.

Фельдшерица не пускала кого-то в палату, говорила, что халатов не хватает.

Джек встрепенулся.

– Поди, мать, – сказал он громко, – отдай свой халат, а сама ступай в коммуну и все с глазу на глаз Николке Чурасову расскажи.

– А мне ничего за это не будет?

– Увидим.

Пелагея, громко стуча сапогами, вышла из палаты.

Дверь закрылась за ней. Джек с трудом повернул голову и ждал нового посетителя.

Он не сразу узнал гостя, не ожидал увидеть его. В белом халате, важный и торжественный, в палату вошел Егор

Летний. В руках он держал толстую красную книгу в коленкоровом переплете.

– Такие-то дела, Яша, – сказал Летний, усаживаясь на табуретку. – Горе большое, что и говорить. Но ничего не поделаешь. Трудное дело мы с тобой затеяли, братец, – мир перестроить. Однако, думаю, осилим. – И писатель погладил Джека по голове. – Тебе редактор привет посылает,

– продолжал он. – Говорил, что, если нужда в чем есть, газета поможет!

Джек ответил едва слышно:

– Нам артезиан в первую очередь нужен. За чистоту пора приниматься.

– Что ж, артезиан так артезиан. Думаю, что он согласится. А тебе я, по твоему поручению, политграмоту купил.

Самую толстую, какая есть. Тут обо всем прочтешь: и о крестовых походах, и об Америке, и о коммунизме.

– А о коммунах есть?

– И о коммунах. На всякий вопрос – ответ.

Джек задумался.

– Егор Митрофанович, – сказал он немного погодя, сильно волнуясь. – А есть в политграмоте объяснение, почему у нас все так плохо вышло?

– Это, Яша, и без книжки понятно. Трудно коммуны строить. Надо, чтоб народ поднялся до них, чтоб все условия были. А вот вы построили хозяйство, отгородились от всех проволокой, про жизнь-то окрестную и забыли. Вот и случилось. Предупреждали мы тогда тебя в Москве, да не послушал ты, значит.

Джек сделал гримасу.

– Не в том дело, Егор Митрофанович. Вы еще всего не знаете. Ведь это Татьяна все натворила. Послала Скороходову известие, что мы его выселить хотим. Пожалела его.

А он ее первую застрелил, да и меня вот тоже. В меня и целился. Эх, сделал я ошибку, что на помещице женился! А

может, и в том виноват, что не сумел ее переделать. – Джек закрыл глаза, потом вдруг тревожно заворочался.

– Чего ты? – спросил Летний. – Иль тебе чего-нибудь хочется?

– Жить хочется, Егор Митрофанович. А дышать вот трудно.

– Будешь жить! – произнес Летний уверенно, как будто он был замечательный врач. – Будешь жить, ручаюсь…

– Хорошо бы. Только неужели все наши труды напрасны были? Неужели по неправильному пути шли?

Неужели «Новая Америка» для строительства социализма не пригодится?

– Пригодится, Яша. Вот попомни мое слово – пригодится. А пока спи.

«Новая Америка» пригодилась

Примерно через восемнадцать месяцев, весной 1931 года, в Москву от коммуны «Новая Америка» был командирован Чарльз Ифкин.

К этому времени Чарли хорошо выучился говорить по-русски, и правление не побоялось дать ему поручения.

Кроме того, Чарли должен был побывать в Москве, чтобы оформить свой переход в союзное подданство.

Остановился Чарли у Егора Летнего, и писатель с большим удовольствием начал водить американца по театрам, музеям и выставкам. В начале апреля Чарли стал уже было собираться домой, как вдруг неожиданно почувствовал себя плохо. У него сильно поднялась температура. Три дня он пролежал в комнате Летнего на диване, а затем его перевезли в больницу. Там выяснилось, что у

Чарли воспаление легких в очень серьезной форме. Чарли не поверил в серьезную форму, начал нервничать и сказал по секрету Летнему, что думает бежать из больницы. Писатель запретил ему болтать об этом, написал обстоятельное письмо в коммуну, а закупки Чарли – книги, семена, инструменты – выслал посылкой.

В письме Летний просил Джека не волновать Чарли известиями из коммуны, но писать все-таки почаще, потому что без писем Чарли изведется.

Больница, куда попал Чарли, была бесплатная. Американец не переживал тех мук, какие в свое время испытал