Джек Восьмеркин американец

– А как насчет продажи? – спросил Сундучков мягко. –

Ведь я не по казенной цене предложу, а по вольной. Сделаемся, что ли?

Яшка прикинул в уме, что если продать Сундучкову три тонны из неделимого фонда по хорошей цене, то рамы, пожалуй, справить можно.

– Сойдемся! – сказал он уверенно. – Припасай деньги.

Завтра на правлении доклад поставлю – и тогда по рукам.

Но правление посмотрело на дело иначе. Когда Джек заикнулся о продаже пшеницы Сундучкову, Николка Чурасов заржал, как лошадь.

– Во! – закричал он и подмигнул Капралову. – Нечего сказать, попал пальцем в небо. Мы с Васей только вчера в ячейке говорили, что хорошо бы в воскресенье красный обоз составить и на склад зерно подать, а ты спекулировать собираешься. Хорош гусачок, а еще председатель.

Джек рассердился:

– Да ведь я, Николка, не в свой карман торговать собираюсь. Мы все свои долги покрыли, семена ссыпали.

Излишки наши. Надо нам как-нибудь до зимы обернуться.

– Да чудак ты человек, – сказал Николка наставительно.

– Забыл ты, что ли, откуда у нас излишки? Землю нам Советская власть прирезала? Прирезала. Трактор дала? Дала.

Семена в кредит отпустила? Отпустила. Много ты в Америке от правительства кредиты получал? Слезки ты получал одни. Смекаешь? Неужели ж мы теперь из-за стекла на спекулянтский путь становиться должны? Вот погоди, к новому году управимся с табаком, тогда рамы и вставим.

Все правление поддержало Николку. Но Джек стоял на своем. Он начал доказывать, что, если не отделать дома до зимы, коммуна развалится. Коммунары разъедутся по домам, разберут скот и запасы, за зиму все проедят, а заработать ничего не заработают. Обязательно надо предоставить семейным по комнате в большом доме и мастерскую какую-нибудь при коммуне открыть.

Николка решил дать Якову бой по этому вопросу. Он сказал задорно:

– Если каждый будет со своей колокольни смотреть, Яша, то город без хлеба ноги протянет. Снимай предложение!

– Постой! – вмешался Капралов. – Соберем завтра собрание, проработаем вопрос сообща. Пускай члены выскажутся, продавать хлеб на сторону или до рождества в тесноте поживем.

Николка кивнул головой:

– Ладно! Проверим сознательность членов. Передадим на общее собрание.

И Джек не возражал:

– Что ж, передадим на общее.

После ухода Яшки члены правления еще потолковали немного.

– Узко он смотрит, – сказал Николка. – Мраморные дворцы ему снятся у нас на дворе. А то, что первое наше дело – знамя высоко держать, – этого он недооценивает.

– Боюсь я, что подаст он в отставку, если по его не сделаем, – забеспокоился Дмитрий Чурасов. – Уедет в город работать. А мы без него с табаком не управимся.

– Никуда он не уедет! – отрезал Николка. – Обязан общее собрание слушать. А не послушает, пусть катится.

Теперь мы на ногах стоим.

Однако мысль о том, что общее собрание может кончиться отставкой председателя, мучила Николку. Вечером, когда Джек ушел из дому, Николка поднялся в светелку и постучал к Татьяне.

– Чего тебе, Николка? – спросила Татьяна, выглядывая в дверь.

– Поди, Таня, сюда.

Татьяна вышла, и Николка зашептал:

– Слышь ты, Яшка при особом мнении на правлении остался. Хлеб хочет продать спекулянту, а мы запрещаем.

Боюсь я, что из коммуны он уйдет, а сама знаешь – нам его лишиться нежелательно. Вот ты тут почитай, Таня, о продовольственном положении и о значении коммун и своими словами ему вечерком расскажи.

Николка протянул Татьяне политграмоту. Та взяла, усмехнулась:

– Да никуда он не уйдет, Николка. Все его интересы здесь. Просто шумит.

– Я тоже так думаю. А если дело до разрыва дойдет, ты за кого стоять будешь? За него или за нас?

Татьяна задумалась. Николка опять начал говорить.

Они долго шептались, сидя на ящике с антоновскими яблоками. Разговор оборвался сам собой в тот момент, когда внизу послышалась английская речь Чарли. Он что-то доказывал Джеку, а что – невозможно было понять.

Николка тихо спустился вниз. А Татьяна вошла к себе в комнату, уселась за стол и начала быстро перелистывать книгу.

Как был использован автомобиль Чарли

Нельзя сказать, что Чарли Ифкин принес особенно много пользы коммуне этой осенью.

Прежде всего, он не знал русского языка и, хотя каждый день занимался с Татьяной по-русски, разговорной речи никак осилить не мог. Поэтому он не понимал и десятой доли того, о чем говорили и спорили в коммуне, и оставался все время как бы посторонним.

Затем – и это самое главное – Чарли не нашел для себя настоящей работы. За всю его жизнь ему ни разу не приходилось иметь дела с косой и серпом. Он привык работать только на машинах. А весь урожай в этом году коммуна убрала вручную. Чарли помог коммунарам только в уборке табака, но, конечно, это была пустяковина.