Джекпот

Аля подводит жука к столу, тот усаживается рядом с Костей, заглатывает кусок баранины из первой порции готового шашлыка, окунает в ткемали, смачно жует и, не прожевав до конца, спрашивает с полным ртом:

– Как вам живется у нас? Надолго ли в Москву?

Ощупывает Костю быстрым проницательным взглядом, точно прикидывает, что за птица заморская залетела в пенаты и с какой надобностью.

– Живется хорошо, – чуть сдвигает Костя губы в подобие располагающей улыбки.

– Костя – мой партнер по бизнесу, – вворачивает Аля, будто это так важно в данный момент.

Жук понимающе трясет головой и тянется за новым куском мяса.

Вот так и идет все своим чередом, едят, пьют под тосты, беседуют ни о чем, анекдоты рассказывают, смеются. Все сидящие моложе Кости, некоторым по виду сорок с небольшим, он себя среди них не вполне в своей тарелке чувствует, однако никто на него внимания не обращает, покуда Генрих-тамада тост не предлагает. Вспоминает альбинос ночной Рим, дорогу к Колизею, случайное знакомство с земляком, живущим за океаном, которое переросло… во что переросло, не говорит, но нетрудно догадаться – во что-то теплое, иначе бы не сидел этот высокий, седеющий, с залысинами у висков, похожий на Клинта Иствуда человек за столом избранных. Косте желают здоровья и успехов, одна сравнительно молодая дама, сидящая по левую руку от Али, тянется, чтобы чокнуться, в разрезе сарафана видна не стесненная лифчиком грудь, она дотягивается и поддатым голосом:

– Вы – русский или американец? Я имею в виду: кем вы себя сами иден…тифицируете? – споткнувшись на последнем мудреном слове.

С вопроса этого, вернее, с ответа на него – дернул же черт на серьезный тон перейти! – и начинается то, о чем предупреждала Лера. Мог бы подыграть компании, подольстить даже: ну, конечно, русский, кто же еще, в Америке нам прижиться до конца трудно, невозможно, и ведь правда это, а выскочило неожиданно совсем иное:

– Видите ли… Если несправедливо ругают Россию, я – русский, если Америку – я американец.

– А если справедливо? – Жук заинтересованно разворачивается к нему всем корпусом.

– Тогда мне вдвойне больно за страну.

– За какую?

– За ту и за другую.

– Интересный ответ, – оценивает Генрих, и непонятно, в положительном смысле или недоумевающе. – Помнишь, я тебя уже спрашивал об этом, ночью, в Риме? Ты тогда вроде не так рассуждал. Или я запамятовал.

Костино невольное откровение слышат сидящие за столом: еще сравнительно немного выпито, нет галдежа, нить разговора покамест не разорвана на кусочки, когда внимание лишь ближайшим соседям, к ним обращаются, с ними преимущественно говорят и застолье на островки разрозненные разбивается. Сейчас не то – уши вострят гости альбиноса: что за тип выискался, вроде солидный, раз в нашу компанию затесался, другого бы хозяева не пригласили, тост за него предлагают, а он выпендривается. Видите ли, больно ему за Америку.

– Для вас что, разницы никакой нет: Америка, Россия, все едино, да? Каково отношение ваше к родине бывшей? Ваше… отношение… каково? – нарочито разделяя слова, будто чеканя их, обращается к Косте чернявый узколицый человек с аккуратным пробором и легкой, по теперешней моде, щетинкой.

– Бывшей родины не бывает, осмелюсь заметить. Родина одна у человека, где бы ни жил.

– Коли так, позвольте спросить, что вы о ней думаете? Откровенно только, не юлите.

Аля под столом ногой брыкает: уймись, не подставляйся. Костя не обращает внимания, ищет короткий, точный, исчерпывающий, достойный вопроса ответ и задумывается. Чернявый по-своему истолковывает:

– Видите, и сказать нечего. – Рот щерится подобием улыбки. И удовлетворенный, чернявый совсем на другое поворачивает: – Я вам историю одну поведаю. Когда кубинский кризис разразился, Кеннеди своего госсекретаря в Париж послал, к де Голлю. Мол, советские ракеты нацелены на Соединенные Штаты, в случае необходимости США применят силу, то есть означать это будет ядерную войну между Западом и Востоком. Закончив доклад, госсекретарь сказал де Голлю: «А теперь позвольте представить вам доказательства». Де Голль ответил: «Мне не нужны ваши доказательства. Я верю президенту Соединенных Штатов.

Передайте ему, что мы его поддерживаем». Кто из иностранных лидеров скажет сегодня то же самое? После Ирака кто скажет? Вам нынче никто не доверяет.

«Вам» звучит нарочито, почти вызовом – Костя для чернявого однозначно американец, и более никто, к России никакого отношения не имеющий. Выведен за скобки. Соответственно за все случившееся отвечает вкупе с остальными, за океаном живущими. Его, Костю Ситникова, от страны, где он родился и лучшие годы прожил, чернявый отставляет, от ворот дает поворот, отказывает в моральном праве говорить о ней и от ее имени. Ладно, переживем покамест.