Джекпот

Ни с того ни с сего снилась концовка Даниного романа, последнего по счету, вовсе не думал о нем, не вспоминал, повода не было, но почему-то потревожили ночью, словно наяву услышанные, обрывистые фразы, возник образ, Даниным воображением подсказанный, к утру не исчез бесследно, не забылся напрочь, как обычно бывает со снами: скорлупка расколотого грецкого ореха свободно и нестесненно влечется течением, иногда пристают к ней соринки, но быстро отцепляются, скользит скорлупка в пузырящейся пене, несется неведомо куда и зачем, подпрыгивая и приплясывая на гребне потока. Писал Даня применительно к своему герою, к себе то есть, а получилось – теперь и к нему, Косте, тоже. Жалкая, бесприютная оболочка ореха, прежде ядром начиненная: неужто это я, удачник и счастливец, миллионер Ситников, не знающий, что ждет меня впереди, в каком мутном потоке поплыву дальше? Может, и впрямь Аля права: не приезжают в Москву спасаться, покой души обрести желанный… Скорый поезд вышел из пункта А и не пришел в пункт Б, где-то застрял, потерялся, попал по недосмотру стрелочника в отстойник; как вернуть поезд на прежний путь? Может, удобнее двигаться в обратном направлении, из пункта Б в пункт А? Хрестоматийные часы без стрелок, поезд, который никуда не может прийти. Абракадабра, сюр какой-то. Выбросить из головы и не вспоминать.

Что лучше: хотеть и не получить или иметь, но потерять?

Весь в своих мыслях, отрывает глаза от рукописи лишь тогда, когда Володя чертыхается и тормозить начинает:

– Вот гады, сейчас к чему-нибудь пригребутся.

У обочины милицейская тачка, мент жезлом приказывает остановиться.

– Капитан Сидоров, – отдает честь гаишник с мятым, хмурым, словно невыспавшимся лицом. – Ваши документы, – обращается к водителю.

Сидоров… беззвучно повторяет Костя. Почему не Иванов, не Петров…

Володя протягивает права в открытое окошко.

– Что случилось, капитан? Я же ничего не нарушал. Скорость, как у всех, не выше шестидесяти.

Сидоров держит права и не отвечает. Потом опускает голову на уровень окошка, вперив тяжелый, нехороший взгляд в Костю.

– Ваши документы.

С какой стати? – недоумевает Костя. Чуть не забытый перед дорогой американский паспорт в сумке, его верительная и охранная грамота. Но какие основания для того, чтобы его показывать? Нет никаких оснований.

– Обоим выйти из машины, – командует капитан.

Форменный произвол! – возмущается Костя, берет сумку и открывает дверцу. И в этот момент непонятно откуда взявшиеся трое в камуфляжной форме и масках – только прорези для глаз торчат – вытаскивают его из машины, один бьет ребром ладони по шее, у Кости перехватывает дыхание, и он теряет сознание.

Очухивается он в полулежачем положении, руки заведены за спину, скованы наручниками. Его везут в машине, не в «Nissan», а в какой-то другой, с пахнущей замытой блевотиной обивкой, в которую Костя уткнут носом. Лежать скрюченным больно, он пытается привстать, но получает тычок в спину.

– Лежи, падла, и не гоношись.

Вы кто такие? Что вам надо? – силится прояснить ситуацию.

Сидящий на переднем сиденье (Костя не видит его, слышит только голос, вроде тот, каким разговаривал капитан Сидоров) цедит сквозь зубы:

– Заяц, уйми его.

Кто-то сидящий рядом рывком поднимает Костю, достает широкий лейкопластырь, ножом отрезает кусок и заклеивает Косте рот. Потом круглолицый, стриженный под ноль малый с заячьей губой накидывает ему на голову мешок, пахнущий погребом и мышами.