Джекпот

Уехав, почти никому не писал, редко звонил – как отрезал. И сейчас не испытываю особой потребности в общении. Отрицательный опыт мешает. С кем бы из москвичей, посещавших Нью-Йорк, ни встречался по случаю, всегда одно и то же: преимущественно о себе говорят, о своих неудачах, бедах, невзгодах, ты, живущий по другую сторону океана, интересуешь их постольку-поскольку, ибо априори у тебя все должно быть хорошо – ведь ты американец; если же хвастать успехами начинают, то постоянно сравнивают со страной твоего нового обитания, и с каким-то вызовом, надсадом – у нас теперь не хуже, а может, и лучше, чем в вашей хваленой Америке. Из всех дыр лезет плохо скрываемая зависть, замешенная на ущербности, ущемленности. Оттого и желания у меня нет поддерживать отношения.

Нет, сейчас никому звонить не станет – в самом деле поздно.

Днем следующего дня приезжает гонец от Натана, привозит обещанные заранее деньги, три миллиона. Костя делит на две равные части, одну отдает Верховскому, жутко расчувствовавшемуся, полезшему целоваться, пустившему стариковскую слезу. Костя еле его успокаивает.

Вечером вызванивает водителю Натана и едет в Измайлово, к Николаю Ивановичу.

Дорога долгая, дважды в затор попадает, зато часть города как бы в разрезе видит – сколько и чего понастроено. Уйма чего, не узнать знакомые места. Но мысли не об этом. Стоит перед глазами маленький, сухонький, лысый человек с бородавкой на носу, подвижный, шебутной, любивший покалякать о литературе, живописи, в чем превосходно разбирался. А занимался дядя Коля, как Ситников его называл, военной техникой, которой всю жизнь отдал. Был он на пять лет моложе Костиного отца, восемнадцатого года, познакомились они на испытаниях и подружились. Ближе человека у отца и не было, наверное. Хотя виделись не так уж часто – дядя Коля из командировок не вылезал. Дослужился до полковника, а мог стать генералом, как отец считал. В сорок седьмом придумал дядя Коля что-то революционное по радиолокации. У американцев не было такого. Начальник «ящика», где работал дядя Коля, доложил по инстанции. Чертежи и схемы на стол высокому военному начальнику легли. Тот должен был к Берии идти, который военно-промышленный комплекс курировал, пробивать дорогу новому, но сдрейфил и не пошел. Спустил на тормозах опять в «ящик»: дорабатывайте, стройте опытный экземпляр, тогда поглядим. Рассудил начальник так: ежели в самом деле революционное этот капитан-недомерок изобрел, всем повышение, премии, звезды на погоны, ордена, а если нет, если конфуз выйдет, что тогда? С капитана взятки гладки, он – никто, ну, дадут ему по шее, и все, даже не арестуют. А с него, начальника, шкуру дудкой снимут, разжалуют, в Тмутаракань сошлют за то, что Берию в заблуждение ввел, а тот мог Сталину рассказать: вот, мол, какое оружие у нас есть… За такой обман могут и на Лубянку… А через года два у американцев появилось аналогичное.

Знал это Костя со слов отца. Сколько ни пытался дядю Колю выспросить, не получалось: отделывался тот туманными фразами и переходил на обсуждение новинок в последних номерах литературных журналов.

Любил Костя вслушиваться в речь дяди Коли. Пек тот фразы, как блины, и если о речи человека можно сказать – вкусная, то именно такой была она. Ее хотелось смаковать. Может, и грешил он отчасти многословием, но Косте было это всласть. Умение подмечать смешное во всем, что окружает, мягкая, ненавязчивая манера вести разговор, без дешевого балагурства и непременного желания рассмешить, добавляли словам дяди Коли теплый, хотя и слегка ироничный окрас. И еще никогда не вел пустопорожние разговоры, просто треп, столь многими обожаемый, для него исключался. Кое-что сказанное им помнится по сию пору, например про то, что мелкие дела нередко требуют такой же затраты усилий, что и крупные, следовательно, надо учиться делать различие и не изводить годы попусту.