Дженни Герхардт

Almost, not quite, it was sought to extinguish the affection, the consideration, the care which, afterward, the world would demand of her, for her child.	Все это едва не убило любовь, внимание и заботливость, которых впоследствии люди потребуют от нее по отношению к ее ребенку.
Almost, not quite, was the budding and essential love looked upon as evil.	Эта созревающая естественная и необходимая любовь едва ли не стала казаться злом.
Although her punishment was neither the gibbet nor the jail of a few hundred years before, yet the ignorance and immobility of the human beings about her made it impossible for them to see anything in her present condition but a vile and premeditated infraction of the social code, the punishment of which was ostracism.	Дженни не повели на эшафот, не бросили в тюрьму, как карали подобных ей несколько веков назад, но невежество и косность окружающих мешали им видеть в ее состоянии что-либо, кроме подлого и злонамеренного нарушения законов общества, а это каралось всеобщим презрением.
All she could do now was to shun the scornful gaze of men, and to bear in silence the great change that was coming upon her.	Ей оставалось лишь избегать косых взглядов и молча переживать происходившую в ней великую перемену.
Strangely enough, she felt no useless remorse, no vain regrets.	Как ни странно, она не испытывала напрасных угрызений совести, бесплодных сожалений.
Her heart was pure, and she was conscious that it was filled with peace.	Сердце ее было чисто, на душе легко и спокойно.
Sorrow there was, it is true, but only a mellow phase of it, a vague uncertainty and wonder, which would sometimes cause her eyes to fill with tears.	Правда, горе не забылось, но оно утратило прежнюю остроту - осталась только смутная неуверенность и недоумение, от которых порою глаза Дженни наполнялись слезами.
You have heard the wood-dove calling in the lone stillness of the summertime; you have found the unheeded brooklet singing and babbling where no ear comes to hear.	Слыхали ли вы воркованье лесной горлинки в тиши летнего дня; случалось вам набрести на неведомый ручеек, который журчит и лепечет в глуши, где ничье ухо не может его услышать?
Under dead leaves and snow-banks the delicate arbutus unfolds its simple blossom, answering some heavenly call for color.	Под мертвой прошлогодней листвой, под снежным покровом распускаются скромные подснежники, словно откликаясь весенней синеве неба.
So, too, this other flower of womanhood.	Так зарождается и новая жизнь.
Jennie was left alone, but, like the wood-dove, she was a voice of sweetness in the summer-time.	Дженни осталась одна, но, как лесная горлинка, она вся была ласковой песней лета.
Going about her household duties, she was content to wait, without a murmur, the fulfilment of that process for which, after all, she was but the sacrificial implement.	Она хлопотала по хозяйству и спокойно, безропотно ждала завершения того, что в ней происходило и для чего она служила в конце концов всего лишь священным сосудом.
When her duties were lightest she was content to sit in quiet meditation, the marvel of life holding her as in a trance.	В часы досуга она предавалась мирному раздумью, словно завороженная чудом жизни.
When she was hardest pressed to aid her mother, she would sometimes find herself quietly singing, the pleasure of work lifting her out of herself.	Когда же ей приходилось особенно много хлопотать, помогая матери, Дженни порой начинала тихонько напевать, потому что за работой легче было забыться.
Always she was content to face the future with a serene and unfaltering courage.	И всегда она смотрела в будущее спокойно, с ясным и бестрепетным мужеством.