Джентльмены-мошенники

– А, – проговорил он, – это было до того, как я узнал, что у вас нет совсем никакого опыта, и должен сказать, я удивлен, что мистер Матьюрин тем не менее нанял вас, но только от вас зависит, как долго я позволю ему упорствовать в столь причудливом эксперименте. Что касается его недуга, мой добрый друг, нет никакого проку, если я дам вам ответ, который вам покажется китайской грамотой. Более того, я должен проверить, способны ли вы самостоятельно принимать решения. Могу, впрочем, сказать, что этот несчастный джентльмен являет собой сложнейший и мучительнейший случай, а это налагает на нас немалую ответственность и без тех черт, которые делают его невыносимым. В настоящий момент я вынужден отказаться далее обсуждать с вами моего пациента – впрочем, я сам поднимусь наверх, если найду время.

Он поднялся через пять минут. Я обнаружил его там, когда вернулся в темную комнату. Но он не отказался провести вечер в партере “Лицея”, когда Раффлс никуда меня не отпустил и отдал билеты ему, даже не поинтересовавшись моим мнением.

– И не беспокойтесь обо мне до завтра, – тявкнул высокий тонкий голос, когда врач уходил. – Я надеюсь в кои-то веки как следует выспаться, а за вами могу теперь послать, когда понадобитесь.

iii

Квартиру мы покинули в половине одиннадцатого, когда на гулких ступеньках на время воцарилась тишина. Тишину эту не нарушили наши осторожные шаги. Но на лестничной площадке меня поджидал сюрприз. Вместо того чтобы спускаться, Раффлс повел меня на два пролета наверх – и наружу, на замечательно плоскую крышу.

– У этого дома два входа, – объяснял он среди звезд и дымовых труб, – один ведет на нашу лестницу, другой находится за углом. Но швейцар здесь один, живет он на цокольном этаже под нами и следит только за центральным входом. Мы обойдем его по другой лестнице, к тому же так меньше вероятность столкнуться с Теобальдом. Я научился этому у почтальонов – приметил, что они поднимаются одним путем, а спускаются другим. А теперь – за мной, и смотрите в оба!

Осторожность тут действительно не помешала бы: каждая половина здания имела свой дворик в форме буквы L, а парапеты были такие низкие, что через них легко можно было перекувырнуться прямиком в вечность. Однако скоро мы оказались на второй лестнице, которая выходила на крышу так же, как первая. И двадцать минут из следующих двадцати пяти мы провели в восхитительном экипаже, мчась на восток.

– Немного же поменялось в родной дыре, Банни. Больше стало светящейся рекламы, и самая жуткая безвкусица в городе – эта статуя всадника с позолоченными стременами и сбруей[43]. Почему бы им в придачу не вычернить ботинки этого дурачка и копыта его лошади? Больше велосипедистов, конечно. А раньше их было совсем мало, помните? Это может нам пригодиться… А вот и старый клуб – эк его упаковывают к юбилею ее величества! Клянусь Юпитером, Банни, туда непременно нужно зайти. Не высовывайтесь из экипажа на Пиккадилли, старина. Кто увидит вас, тот сразу вспомнит обо мне, и у Келльнера нужно быть ого-го какими осторожными… А, вот мы и на месте! Я уже говорил, что у Келльнера я грубый балаганный янки? И вам лучше прикидываться таким же, пока официант крутится рядом.

Нас отвели в маленькую комнатку на втором этаже, и на самом пороге я, даже я, знавший Раффлса в прежние времена, испытал потрясение. Стол был накрыт на троих. Я шепотом обратил на это его внимание.

– Да, кстати! – прогнусавил он. – Эй, парень, дамочка не придет, но раз накрыли, что уж теперь. Комната наша, все равно мне раскошеливаться!

Я никогда не был в Америке и меньше всего на свете хочу оскорбить американский народ, но и стиль, и интонация поразили мое неискушенное ухо. Я посмотрел на Раффлса, желая убедиться, что говорил именно он, – с ним никогда не мешает присмотреться повнимательнее.

– Какая еще дамочка? – в ужасе осведомился я при первой же возможности.

– Никакая. Они не захотели бы отдавать эту комнату для двоих, вот и все. Банни, мой Банни, за нас!