Джим Джармуш. Стихи и музыка

Музыка: Густав Малер

Фильмы Джармуша полны иронии; с умыслом ли, нет ли, ирония есть и в выборе музыкального сопровождения для эпизода «Шампанское» – последнего в фильме «Кофе и сигареты». В нем Билл Райс и Тейлор Мид, играющие сами себя, предаются воспоминаниям под песню Густава Малера. Симфонии Малера, начиная с Первой, часто вдохновлялись его же песенным творчеством, и неудивительно, что отзвуки «Я потерян для мира» явственно слышатся в знаменитом Adagietto из Пятой симфонии, – они создавались почти одновременно. Волей Лукино Висконти, использовавшего этот фрагмент в знаменитой «Смерти в Венеции», Adagietto не только прибавило популярности Малеру, но и стало хитом киномузыки.

С томлением, пронизывающим «Смерть в Венеции», у иронических «Кофе и сигарет» едва ли много общего, что неудивительно. Удивительно другое – в этом фильме, довольно-таки смешном, и романтический пафос вроде бы должен выглядеть смешно; однако ничего подобного с песней Малера не происходит. То ли потому, что этот замечательный композитор, почти всю жизнь проживший в XIX столетии и заставший лишь начало ХХ века, успел понять главное о нем и о нас – и мы до сих пор силимся это расслышать. То ли потому, что перед определенным уровнем совершенства и красоты любая ирония бессильна.

Чего-чего, а завораживающего свойства у музыки Малера не отнять. Чтобы его ощутить, знать биографию мастера необязательно, отчасти даже излишне. Любимая тема меломанских споров – отделимы ли симфонии Малера от тех трактовок, что сопровождают их десятилетиями, «чистая» ли это музыка или звуковой роман в духе Достоевского, где «дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей». Сам Малер, безусловно, считал, что в каждой симфонии сочиняет роман. Улыбку могут вызвать его слова о том, что в его музыке «вся вселенная обретает голос» или «кружатся звезды и планеты», однако он не скромничал: не о собственной трагической судьбе стремился рассказать Малер в своих сочинениях, но – создать трагедию музыкальными средствами, изобразить наш мир во всей его полноте и противоречивости. И если у того, кто впервые слушает Шестую, пройдет мороз по коже и зашевелятся волосы на голове, причиной этому будет музыка, а не обстоятельства создания симфонии.

Действительно, она появилась накануне трагического для Малера 1907 года, в течение которого он потерял дочь, расстался с любимой работой в Венской опере и узнал о своей неизлечимой болезни. Но связывать рождение Шестой с тем, что композитора тревожили дурные предчувствия, – все равно что объяснять легенду о прогулках Спасителя по воде лишь соответствующими свойствами Мертвого моря. Каждая из симфоний Малера – чудо, непостижимое в полной мере даже сегодня, через сто с лишним лет после упомянутого рокового года. Даже те из них, которые формально соответствуют классической структуре симфонического цикла, написаны в буквальном смысле так, «как Бог на душу положит». Малер создавал новые правила, нарушая прежние столь уверенно и дерзко, что после него соблюдать их было уже невозможно.

Среди наиболее удивительных его творений – Седьмая симфония и «Песнь о земле». Седьмую принято считать весьма неудобной для исполнения и восприятия, хотя это подлинный праздник музыки: единственная симфония Малера, где практически невозможно отыскать подобие конфликта. Остается лишь гадать, почему между крайними частями Седьмой помещена как бы еще одна внутренняя симфония из двух ноктюрнов и центрального скерцо, однако конструкция в целом производит грандиозное впечатление. Полная противоположность Седьмой – «Песнь о земле», наиболее интимная среди крупных сочинений Малера. По форме это вполне образцовая симфония с развернутым финалом, однако главная роль доверена певцам, тенору и контральто.

«Песнь о земле» написана для сравнительно большого состава, однако звучит камерно, негромко. Гобой, флейта, кларнет, фагот, валторна, виолончель, мандолина, челеста – каждому дан голос первостепенной важности. На закате жизни Малер открыл вокальную симфонию – новый жанр, расцветший в следующие сто лет. Малеровские симфонии могут показаться громоздкими, однако именно Малера своим учителем считали мастера тончайшей камерной музыки, нововенцы Шенберг, Берг и Веберн. А киевлянин Валентин Сильвестров, чей «слабый» стиль вроде бы совсем не похож на героические малеровские полотна, в своей Шестой симфонии обильно цитирует все ту же Пятую Малера, не боясь показаться банальным. Не говоря уже о Леониде Десятникове, сделавшем из Adagietto довольно-таки лихое танго.

Казалось бы, классическая музыка для Джармуша – тема проходная, второстепенная, но так ли это на самом деле? Помимо Малера в двух его фильмах звучат фрагменты Баха и Шуберта: именно они привлекали пристальное внимание Малера. Фрагменты оркестровых сюит Баха он аранжировал по-новому, квартет Шуберта «Смерть и девушка» оркестровал на свой лад, в обоих случаях добавив двум гениям немало от себя. Вряд ли Джармуш случайно соединил в своих фильмах всех троих.

Илья Овчинников