Джим Джармуш. Стихи и музыка

 В осеннем лесу, на развилке дорог,
 Стоял я, задумавшись, у поворота;
 Пути было два, и мир был широк,
 Однако я раздвоиться не мог,
 И надо было решаться на что-то.

 Я выбрал дорогу, что вправо вела,

 И, повернув, пропадала в чащобе.
 Нехоженей, что ли, она была
 И больше, казалось мне, заросла;
 А впрочем, заросшими были обе.
 И обе манили, радуя глаз
 Сухой желтизною листвы сыпучей.
 Другую оставил я про запас,
 Хотя и догадывался в тот час,
 Что вряд ли вернуться выпадет случай.

 Еще я вспомню когда-нибудь

 Далекое это утро лесное:
 Ведь был и другой предо мною путь,
 Но я решил направо свернуть —
 И это решило все остальное[42].

Джармуш выбирает в этом фильме свой поворот – подальше от реализма, от правил, от мейнстрима, к фантазии и маргинальности. Он будет двигаться в том же направлении все дальше.

Когда после долгих скитаний беглецы натыкаются на избушку, над которой красуется вывеска «У Луиджи», на разведку они отправляют Боба. Тот не возвращается до вечера, и тогда, не выдержав, Зак и Джек идут за ним. Здесь внезапно материализуется то самое окно, нарисованное Роберто в их камере. Снаружи, не веря глазам, они видят накрытый стол, уютный свет, сидящих друг напротив друга и совершенно поглощенных беседой мужчину и женщину – Роберто и красавицу-итальянку. Откуда она в лесах Луизианы? Чтобы выяснить это, им приходится толкнуть дверь и войти в сказку.

Коллизия с Николеттой, в которой Роберто встречает любовь всей своей жизни (причем взаимную), – очевидно, тоже цитата из «Великой иллюзии», где беглые французы натыкались на одинокую крестьянку Эльзу. Но есть в этом микросюжете и кое-что более глубокое и личное как для Джармуша, так и для Бениньи, чем просто умелая реминисценция из старого фильма. В роли Николетты – ее тезка, итальянская актриса Николетта Браски, многолетняя к тому моменту муза и подруга Бениньи. А их внезапно идиллический союз предсказывает союзы Адама и Евы в «Выживут только любовники» или Патерсона и Лоры в «Патерсоне». Можно лишь предполагать, что здесь есть отсылка и к подруге и гражданской жене самого режиссера Саре Драйвер.

Почему бы итальянке, получившей эту забегаловку в наследство от умершего дяди Луиджи (тот выиграл ее в карты; вот и напоминание о шулерском прошлом Боба, которое ничуть не смущает Николетту), не обретаться среди лесов, вдали от цивилизации, будто в счастливом волшебном сне? В изумительной сцене пробуждения – Джармуш говорил, что никто не был бы способен так, как это сделал Робби Мюллер, передать атмосферу такого утра, – чудеса не развеиваются, а продолжаются. Николетта, накормившая Джека с Заком завтраком и нашедшая в необъятном гардеробе дяди Луиджи одежду для них (для Зака отыскалась такая же шляпа, какую он носил раньше!), прикрыв глаза, будто не желая просыпаться, танцует с таким же полусонным Роберто: он в халате, она в ночной рубашке.

Танец длится точно столько же, сколько длится песня, Джармуш и Зак с Джеком будто боятся развеять очарование, прервав старенький хит новоорлеанской «королевы соула» Ирмы Томас «It’s Raining». Как непохожи его сладкие строки на «Танго до мозолей» Тома Уэйтса, которым открывался фильм, – песню, в которой все гончие лаяли, а все парни отправлялись прямиком в ад. Это позади. А теперь даже обещанного Ирмой Томас дождя нет, светит солнце.

Ренуаровский лейтенант Марешаль, прощаясь с Эльзой, обещал ей, что вернется после войны. Однако мало кто верил в то, что это возможно. Беззаботный Боб остается со своей Николеттой, и свободу их таинственного острова вряд ли кто-то сможет нарушить. Ведь даже у ближайшего перекрестка нет указателя. Зак с Джеком, как безработные бездомные странники времен Великой депрессии, расходятся в разные стороны вслепую, наугад. Возможность покинуть утопию – тоже форма свободы. «Путей было два, и мир был широк».

Алексей Королев