Джими Хендрикс. Предательство

Для Джими Хендрикса эта зима была не только слишком холодна — она оказалась и слишком тяжёлой и опасной. Весна 1970 года принесла небольшое облегчение. Его первый, собственный дом — снятая осенью 1969 года квартира в Гринич–Виллидже — был, как можно это было наблюдать, обставлен им самим в марокканском фантастическом стиле сказок тысячи и одной ночи. К несчастью, большинство гостей не были столь привлекательными, как обстановка. Всё возрастающим потоком так называемые друзья, торчки, подражатели и просто тусня нарезали тротуары Западной 12–й улицы, толпились в парадном и занимали лифт круглые сутки, независимо от часа дня или ночи. Хендрикс, как и многие новые рок–звёзды, всё чаще ощущал, что он обязан поделиться своим успехом и своим личным временем со своими обожателями.

— Впустив их в свой дом однажды, как я могу им запретить ходить ко мне? — в отчаянии спросил он одного нью–йоркского полицейского, который однажды вызвался помочь ему пройти сквозь ряды застоявшихся в ожидании приглашения завсегдатаев.

Среди них, конечно же, были и наркоторговцы и "наркодарители", многие — из нью–йоркского высшего общества, жаждущие слыть знатоками мод. Была там и Девон, присосавшаяся так прочно к Джими, как только возможно. Развязная и бесстыжая, она не только сама сидела на наркотиках, но и была поставщиком и, возможно даже, сотрудником Федерального бюро по наркотикам и опасным медикаментам, в чём были уверены в Нью–Йорке все, кто хоть сколько–нибудь был связан с рок–музыкой. Будучи туго завязана, на своём примере она всех предостерегала не попадать в конфронтацию с законом. Джими видел её насквозь, но так и не научился за всё это время не доверять ей. Он несколько раз упоминал её имя в рассказах о себе и соглашался, что это для него — разрушительная связь.

— От неё у меня одни проблемы.

Он хорошо понимал, что для того чтобы расчистить свой собственный путь, ему просто необходимо было держаться подальше от таких людей, которых, в разговоре со мной, называл "плохими известиями". Об этом он и сказал Девон, когда она, не предупредив, привела двоих таких "плохих известий". Джими только что вернулся со студии, а Девон и её друзья были уже нагружены, и один из них с такой силой плюхнулся в любимое антикварное кресло Хендрикса, что оно под ним разлетелось в щепы.

Находясь на орбите Хендрикса, Девон чувствовала самоуважение к себе. По–своему он заботилась о Джими, но более чем он в ней, нуждалась в нём она. Все в Нью–Йорке, чьё мнение хоть сколько–нибудь значило для неё, знали, что она была одной из девочек Джими. И она ни в коем бы случае не позволила бы ему выбросить себя из его жизни. Её решением было связать себя с ним.

В то время известный театральный режиссёр Кармен Капалбо возобновлял, впервые на американской сцене, лирическую оперу Возвышение и падение города Махагони, первоначально поставленную в конце 20–х годов Бертольдом Брехтом и Куртом Вейлем. Репетиции проходили в специально для Капалбо перестроенном театре Филлиса Андерсона на 2–й авеню, и Девон с радостью сообщила Джими, что её взяли на небольшую роль в Махагони.

Она считала дни до премьеры, хотела, чтобы Джими увидел её на сцене. Хендрикс рассказывал мне об этом событии, как о чём–то совершенно новом, поразившем его воображение.

— Я видел такое, что взорвало мне мозги, что в корне может изменить всю мою жизнь! Невероятная музыка! Декорации, костюмы! Только подумай, почему бы мне не начать писать для театра? — спросил он. — То есть, что–нибудь бродвейское, а?

— Безусловно, Джими. Безусловно!

Я была так рада, что прежний энтузиазм вернулся к нему. Я почувствовала себя фантастически рядом с ним в эту минуту.

Он сказал, что уже успел познакомиться с режиссёром:

— Мистер Капалбо сказал, что будет рад любой моей идее. И, не поверишь — он назвал меня самым замечательным чудаком на свете или хиппи, не принимающим наркотиков, — сказал мне он.

Джими не упоминал о Девон; разговор шёл о новых перспективах для него самого.

В подборе артистов для Махагони принял участие Джимми Джастис — пианист, поэт, композитор, певец и художник.

— Мы начали репетировать в феврале, а в апреле, почти сразу после премьеры, закрыли спектакль, — сказал Джастис. — Ужасно горько — всего восемь показов — но театр тут ничего не мог поделать, такова политика Бродвея. Девон была в числе тех прекрасных девушек, которые играли в опере уличных проституток. Им не нужно было петь или что–либо говорить, они создавали общее настроение. Меня все знают как знатока и ценителя вегетарианской еды, и мои кулинарные способности известны. Я приготовил кое–что из моих собственных рецептов и принёс за кулисы. "О, мой друг был бы счастлив, увидеть такое!" — и спросила у меня пару рецептов, вряд ли она много готовила, но она очень гордилась своим знакомством с Джими Хендриксом. "Не могли бы вы приготовить ему что–нибудь", — попросила она меня, и я понял из её разговора, что даже приготовить бобы она бы не смогла.