Джинны пятой стихии

Банник крепко провел ладонью по лицу — сверху вниз — словно сдирая старую маску и прилаживая новую.

— Несчастный случай? — сухо спросил он, как будто уже теряя к этому делу всякий интерес. — Или…

— Без «или».

— Так-так… Давно?

— Два месяца.

Банник уже полностью овладел собой, и Баринов невольно подумал уважительно — а парень умеет держать удар! Видно, очень нужна была ему Афанасьева, если появился здесь собственной персоной. Да и цену давал немалую, не рядовую. А мог бы просто-запросто, в их привычке, взять и не спрашивать. Хотя — силовые методы еще могут пригодиться как последний довод власть имущих…

Одно хорошо: не знает о Нине — не знает и об Олеге. И пусть не знает — как можно дольше.

«Шишок-то теперь покорячится, как ужак на вилах, — Баринов поймал себя на злорадстве. — Такой осечки ему не простят, к бабке не ходи!»

Банник машинально поглаживал седеющую эспаньолку, сосредоточенно глядел перед собой, приводя мысли в порядок, прикидывая, видимо, новые варианты в непредвиденных обстоятельствах. Расклад-то, похоже, изменился принципиально.

Собеседника он стесняться не собирался, нужды в том не было — они достаточно хорошо знали друг друга и, главное, не забыли спустя четверть века.

— Может, кофейку, Николай Осипович? — осведомился Баринов и усмехнулся про себя — только в старых романах ничего не пьют и не едят в доме врага, а нынче нравы заметно упростились. — Или чего покрепче?

— Да, пожалуй, — кивнул Банник рассеянно и поднял со стола сигареты, снова закурил.

…Коньяк был настоящий, армянский «Праздничный» пятнадцатилетней выдержки, дефицит даже в совминовском буфете, и благородно отсвечивал-переливался темным янтарем на донышке хрустальных фужеров. Да и кофе удался — ароматный, с крепкой пенкой.

Сидя напротив через столик, они поговорили о коньяках вообще и о французских в частности; слегка поспорили, чем его закусывать — лимоном, сыром или шоколадом, и согласились, что лучше всего вообще ничем, а запивать горячим кофе: пригубить — отпить глоточек, снова пригубить — снова отпить; вспомнили старую присказку, приписываемую Шарлю де Талейрану, что кофе, в свою очередь, должен быть горячим, как любовь, черным, как ночь, сладким, как грех, и крепким, как проклятье…

Фужеры опустели, и Баринов отмерил по второй порции.

Банник неожиданно спросил:

— У тебя ножницы далеко?

Не выказывая удивления, Баринов встал, достал из ящика письменного стола большие портновские ножницы, которыми вырезал куски из лент самописцев, и подал ему.

Банник неторопливо подошел к шкафу, нагнулся к проводу, который выползал из-под дверцы, спускался по ножке и скрывался тут же под ковром, демонстративно проследил взглядом направление к журнальному столику и аккуратно перерезал. Вернул ножницы Баринову и даже как-то весело улыбнулся.

— Ма-альчик, — мягко протянул он, — ты еще ма-альчик в эдаких делах!.. Ладно, первую часть разговора можешь сохранить на память — там ничего военного. Садись!

Он снова опустился в кресло, жестом указал Баринову на его прежнее место. Подождал, пока тот сядет, взял фужер и, глядя на слегка колыхающуюся поверхность коньяка, стал говорить — размеренно, четко разделяя слова, словно на лекции в студенческой аудитории.