Джинны пятой стихии

— А вот тут отвечу словами одного английского принца, когда отец-король стал у него выпытывать, откуда и от кого он то или иное знает. Принц ответил: «Ваше величество, этого я вам не скажу, потому что в противном случае мне больше никто ничего рассказывать не станет». Я понятно выражаюсь, ну, за исключением, разумеется, «вашего величества»?

Банник кивнул.

— Понятно, Павел Филиппович, очень даже понятно. А по поводу, как ты выразился, «кукол»… Ты разве не понял? Или тогда не знал?.. Они — преступники, и пулю в затылок им предназначил суд. Так пусть лучше послужат науке. Ну не на кроликах же и не на морских свинках осваивать методики, предназначенные для человека.

— И ничего, совесть не грызет?

— А вот демагогию оставь для газетных писак, профессиональных политиков и философов-словоблудов! Ты еще заведи речь про «общечеловеческие ценности», вспомни «Билль о правах» и «Хабеас корпус акт»…

— Так точно. И еще — «Моральный кодекс строителя коммунизма».

И тут Банник рассмеялся. Громко, от души. Да так непосредственно, что у Баринова не возникло ни малейшего сомнения в его искренности, а заодно в его истинном отношении к перечисленным документам.

— Павел Филиппович, мы же с тобой серьезные люди. Мы же с тобой понимаем, что эти адаптированные для масс переложения «Нагорной проповеди» не могут и не должны ограничивать умного человека в его поступках и действиях. Мы же с тобой не на трибуне очередного съезда КПСС, Генеральной ассамблеи ООН или СБСЕ. А также не в церкви, костеле, мечети или синагоге.

— Но и не в секретных лабораториях Освенцима, Лубянки или «Отряда 731».

— Павел Филиппович, поверь, всякие подобные билли, хабеасы и кодексы прямиком ведут любезное тебе человечество в такой тупик, по сравнению с которым любая диктатура, даже тирания и самодержавие покажутся детским лепетом на лужайке. И я серьезно боюсь, что в ближайшем и обозримом будущем… Но у нас еще будет время порассуждать на эти темы. Поэтому — ближе к делу. Месяца, чтобы объехать наши институты и лаборатории, тебе должно хватить. Сам я поехать с тобой не смогу, дам двоих-троих сопровождающих. Покажут, расскажут, познакомят с народом. Выберешь себе базовый НИИ и — вперед, за орденами! А также членкорством, Госпремией и тэдэ, и тэпэ. Здесь, в Киргизии, не заморачивайся, дела сдашь потом, в рабочем порядке.

— Да-а, Николай Осипович, теперь вижу, ты стал по-настоящему «большим» человеком, — Баринов поднялся из кресла, задумчиво прошелся по кабинету, по обыкновению слегка посвистывая.

Ну что ж, в основном все понятно.

Кое-что Банник преподнес, как сам планировал, кое о чем в запальчивости элементарно проговорился — из стремления поразить, удивить или произвести наиболее благоприятное впечатление. А может, и специально, чтобы прямо сейчас расставить все знаки над всеми буквами разом.

И ответ, как он ожидал и был в этом уверен, вполне должен быть однозначным… Ну, он и будет однозначным, только не такой, которого Банник ждет.

— А саботажа с моей стороны не ожидаешь, Николай Осипович?

Банник смотрел на него снизу вверх, из кресла, но все равно у него это получалось словно сверху вниз.

— Ты что, Баринов, так до сих пор ничего и не понял? Ты — мое альтер-эго. Со всеми вытекающими последствиями.

Баринов медленно покачал головой и сочувственно посмотрел на собеседника.

— Нет, Банник, это ты так ничего до сих пор и не понял. Я — твое анти-эго, ты — мое… И давай больше не будем об этом. Со всеми вытекающими последствиями. И вообще… давай, пожалуй, закругляться. Караул, как говорится, уже устал.

— Эх, недооценил я тебя, Баринов, недооценил! И почти упустил. Каюсь. Передоверил балбесам вроде Шишка, а они проглядели. Не думал я, что ты так быстро сможешь подойти к пониманию шестой фазы. Впрочем, с твоим-то умом… А ведь там рукой подать и до остального!.. Каюсь. Надо было не мелочиться, еще в прошлом году забрать к себе Афанасьеву, когда ты тут ушами хлопал, химией баловался… Ну да ладно, теперь-то, получается, все концы обрублены, и то хлеб. А второго такого объекта у тебя, с твоими возможностями — накось, выкуси!

И он действительно показал фигу. Да еще и покрутил рукой, как это делалось в далеком детстве.

Баринов засмеялся, снова сел в кресло напротив. Теперь, когда он освоился с обликом теперешнего Банника, было особенно заметно, что тот постарел, или — заматерел, как деликатно выражаются в подобных случаях. Но глаза его оставались такими же жесткими, острыми, словно кончики гвоздей.

— Был ты, Павел Филиппович, белой вороной — таким и остался. Не воспитал ты в себе уважения к своим собственным мозгам. Что в сороковник имеешь от жизни? Ни дачи, ни порядочной квартиры, ни нормального звания… даже машина — паршивенький «москвич»! Хорошо, не «запорожец»… Холоп ты, а не барин!

— Ну что ж, раз пошел такой обмен любезностями… Запомни, Банник, все покупается, но не все продается. Напомнить тебе Йозефа Менгеле или Сиро Исии? На новом Нюрнбергском или Хабаровском процессе ты будешь сидеть пусть не в первом ряду, но на такой же лавке. А кума придет, полюбуется…