Джон Леннон. 1980. Последние дни жизни

Леннон также оставался на связи с Полом – тот позвонил с традиционными рождественскими поздравлениями. «Я звонил ему на Рождество, – рассказывал Маккартни журналисту Rolling Stone Полу Гамбачини. – Мы говорили о жизни, о наших семьях. Люди называют Джона отшельником, потому что он не делает то, чего от него ждут. На самом деле он занимается семьей. Он готовил еду, отлично время провел. Я спросил его о музыке, и он сказал, что нет, сейчас он не чувствует особого желания ею заниматься. Может, когда-нибудь, но его это не заботит. Он вполне счастлив, и это главное».

Пол философски рассуждал об их несовпадающих взглядах в это время, заметив, что Леннон наконец научился извлекать пользу из своей славы. «До The Beatles, – говорил Пол, – мы бы сказали, что если добьемся большого успеха, это сделает нас свободными и позволит самим выбирать путь в жизни, а не жить под чью-то диктовку. Я бы сказал, он так и сделал. Он пришел к этому, в отличие от меня, кто тоже к этому пришел и думает, что лучше еще поработать, – а он решил, что ему не должны мешать». Коснувшись их дружбы, Пол добавил, что «там нет никакого яда» (107).

Тем временем Леннон вместе с Элиотом Минцем придумали создать «Клуб Дакота» – частный ночной клуб вроде «Блюз-бара», который недавно открыли в центре города Дэн Эйкройд и Джон Белуши. А пока Джон наносил последние штрихи в подготовке семейного празднования Нового года. Он украсил одну из многочисленных комнат квартиры в стиле ар-деко, поставил туда старинную машину для изготовления самокруток, свой любимый, переливающийся пузырями музыкальный автомат Wurlitzer и, конечно, «Ямаху», электрический рояль. На праздник Джон надел белую рубашку и фрак с фалдами, чтобы подчеркнуть торжественность момента, ну и, конечно, галстук – любимый школьный галстук из «Куорри Бэнк». Когда часы пробили полночь, под Auld Lang Syne[51], звучавший в музыкальном автомате, Джон и Йоко приветствовали 1980-й шампанским, глядя как в небе над Центральным парком загораются огненные цветы праздничного салюта.

Давно, в декабре 1969 года, когда длинная тень битловского прошлого уже осталась позади, Джон и Йоко символически подстриглись под машинку и провозгласили 1970-й «Годом Один», ожидая, что он впустит в жизнь новую эру надежды и существенных перемен. Теперь Джон оглядывался на прошедшее десятилетие в зеркало заднего вида и мог перечислить множество из своих предсказаний на семидесятые, которые не сбылись. Впрочем, стоя на пороге восьмидесятых, он испытывал пугающе схожее чувство оптимизма по поводу будущего, которое уже начинало разворачиваться перед ним.

Но в душе Джон знал, что новое десятилетие должно быть – обязано быть – совсем другим по сравнению с предыдущим, чтобы всем стало лучше. «Разве семидесятые не были скучными?» – многозначительно вопрошал он в следующие месяцы. Он отчаянно хотел вернуть себе место провидца своего поколения. Как покажут дальнейшие события, он жаждал взять гитару и снова петь свои песни, в которых познавал бы себя в новом десятилетии, – и не потому, что этого требовали условия его контракта, а потому что в этом был источник подлинного вдохновения. Джон особенно хотел петь для таких, как он сам, – теперь тридцати– и сорокалетних, – они больше всех нуждались в словах утешения от него. «Вот мы, – сказал бы он. – Мы, выжившие во Вьетнаме, пережившие Уотергейт и ужасные потрясения в изменившемся мире». А пока что наступающие восьмидесятые были чистым листом. «Мы идем к неизвестному будущему, но мы все еще здесь. Пока есть жизнь, остается и надежда», – говорил он (108).

Как Джон и Йоко сказали в прошлом мае, «генеральная уборка» их разума была окончена. Джон, по всем статьям, отчетливо понимал, что ему нужно возвращаться к работе, и на этот раз сделать все правильно, выбрав верный повод, если он хотел обрести почву под ногами в новом десятилетии.

Глава 6 Эль-Солано

В начале января 1980 года Джон, Йоко и Шон наслаждались ничем не омрачаемой жизнью в «Дакоте». После совместного отдыха в Японии прошлым летом они никуда не выезжали. Единственным исключением стали поездки в Кеннон Хилл, на Лонг-Айленде, в роскошный дом, из окон которого открывался вид на Колд-спринг Харбор, а сразу за ним – на величественные очертания Коннектикута[52].

Как следовало из аудиодневника Джона, появление этого дома в их жизни было связано с «бесконечным поиском Шотландии», но «в часе езды от Нью-Йорка». Джон шутил, что «оставил идею Шотландии и океана и довольствуюсь какой-никакой травой и деревом». С обретением Кеннон Хилл долгие поиски полноценного «загородного дома» наконец увенчались успехом, по крайней мере, если говорить о видах из окна.