Джонни Тремейн

— А миссис Лепэм и поросё… то бишь Твиди, — они говорят, что запрут её?

— Запрут, да только не от меня. Я бы её не то что из дому — из тюрьмы бы вызволил, откуда хочешь! Она ведь такая, что дала бы показания в твою пользу, даже если бы это стоило ей жизни. Как её зовут на самом деле?

— Присцилла.

— Дай бог, чтобы Присцилла была на моей стороне, если меня когда-нибудь будут судить! А её сестрёнка — вид у неё смышлёный — как на самом деле?

— Да не особенно. Она вроде попугая. Она вечно повторяет то, что скажет Присцилла или кто-нибудь другой, и выдаёт это за своё.

5

Судья мистер Дана был толст и румян. На нём была чёрная шёлковая мантия и большой курчавый белый парик.

Джонни сидел рядом с мистером Куинси, следил за напряжёнными, нервными руками судьи и прислушивался к его бормотанию: «Так, так, дальше что», и быстрым вопросам, которые он обращал к людям, сменявшим друг друга на скамье подсудимых. Одних он тут же отпускал, других приговаривал к штрафу или к ударам плетьми, третьих приказывал выставить в колодках, четвёртых направлял в высшую инстанцию. Джонни догадался, что скоро будут рассматривать его дело, когда услышал, как судья послал курьера на Долгую пристань сказать купцу Лайту, чтобы он прибыл через полчаса.

Джонни ещё раз оглядел судебный зал, внимательно всматриваясь в каждое лицо. Ни Рэба, ни Циллы не было видно, и он упал духом.

— Рэб сказал, что доставит её сюда к одиннадцати, — шепнул ему на ухо мистер Куинси. — Рэб никого никогда не подводил.

Джонни нравился молодой адвокат. Это был крупного сложения человек с лихорадочным румянцем на щеках. Кашель его предвещал раннюю смерть. Так вот умерла и мать Джонни — сгорела в лихорадке. Подвижное, страстное лицо мистера Куинси было бы красивым, если бы не бельмо на одном глазу.

Мистер Лайт прибыл в сопровождении своего бедного родственника и секретаря мистера Сюэлла. Купец вошёл так, словно и тут хозяин был он, и громко поздоровался с судьёй, прервав лепет какой-то обтрёпанной булочницы, обвинявшейся в том, что она торгует заплесневелым хлебом. Затем послышался лёгкий стук колёс, позвякивание сбруи, и, ко всеобщему удовольствию, появилась Лавиния Лайт. Красавица скромно опустилась на стул подле дверей.

Судья принялся поправлять воротник. Сюэлл покраснел. Булочница забыла, чтó она собиралась сказать, залюбовавшись темноволосой красивой девушкой в чёрном платье. Появление мисс Лайт в зале суда было неожиданно. Впрочем, эта нетерпеливая, вечно скучающая девица часто совершала непонятные поступки.

— Иск Джонатана Лайта к Джонни Тремейну, или Джонатану Лайту Тремейну.

Мистер Куинси незаметно прикоснулся к его колену. Джонни знал, что ему следует выйти и присягнуть на библии в том, что он будет говорить правду, только правду и всю правду, да смилостивится господь бог! Он шагнул вперёд, и ему вдруг сделалось жутко: быть может, это его первый шаг на пути к виселице — той самой, что ожидает его в сумраке за городской заставой.

Точно такую же присягу принёс после него и мистер Лайт. Мистер Куинси единственным своим зрячим глазом перехватил взгляд Джонни и одними губами произнёс какое-то слово. Часы пробили одиннадцать — в дверях стояли Рэб и Цилла. Рэб казался таким же, как обычно, — загадочным, смуглым, умным. У Циллы лицо было наполовину скрыто капюшоном.

Мистер Лайт разговаривал так непринуждённо, словно был наедине с мистером Дана в каком-нибудь кабачке, где за бутылочкой мадеры они беседовали и щёлкали орехи. Он рассказал, как его прадед, Джонатан Лайт, мэр Козуэя, что в графстве Кент, в Англии, заказал шесть одинаковых чашек, по числу своих сыновей. Четыре чашки попали в эту страну, и нынешний мистер Лайт владел ими вплоть до августа месяца сего года. В ночь на двадцать четвёртое вор или воры вырезали кусок стекла в окне столовой. Образовавшееся отверстие было мало для взрослого мужчины — только подросток мог бы проникнуть через него и выкрасть одну из знаменитых чашек.

В этом месте своего рассказа мистер Лайт прищёлкнул пальцами, и Сюэлл выступил вперёд и расставил четыре серебряные чашки на столе перед судьёй.

— Вот чашка, которая была украдена, — сказал мистер Лайт уверенно. — Я перевязал её красной ленточкой.

Затем он стал рассказывать, не без юмора и поблёскивая своими маслянистыми глазами, как Джонни пришёл к нему в контору, назвался родственником и как он, мистер Лайт, заманил воришку к себе в дом, заставив его притащить украденную чашку.

Судья спросил:

— Мистер Лайт, не допускаете ли вы, что мальчик этот рассказал правду и в самом деле приходится вам роднёй?