Любая мелочь могла теперь вывести Джорджа из равновесия. Он стал очень переживать из-за того, что у него начали выпадать волосы. Он купил агрегат размером с холодильник, в котором электрический насос соединялся шлангом с металлическим шлемом. Этот шлем следовало надевать на голову таким образом, чтобы между ним и кожей черепа был непосредственный контакт. Каждый день в течение получаса он подвергал себя мучительной процедуре, суть которой состояла в том, что путем электростимуляции усиливался приток крови к коже головы. К концу каждого сеанса его скальп становился настолько нечувствительным, что его можно было совершенно безболезненно протыкать булавками. Как все это отразилось на его тогда еще дремлющей мозговой опухоли, сказать трудно, но очевидно, что подобная терапия была небезопасна.
Гершвин продолжал активно работать. Самьюэл Голдвин заключил с Джорджем и Айрой контракт, по которому они должны были написать несколько песен для нового супермюзикла "Ревю Голдвина" (Goldwyn Follies). Для постановки хореографии в Голливуд был приглашен прославленный балетмейстер Русского балета Монте-Карло Джордж Баланчин. Но того энтузиазма, с которым Гершвин раньше приступал к каждой новой работе, теперь не было. Джордж все больше погружался в черную меланхолию. В один из таких дней он спросил Александра Стайнерта: "Мне тридцать восемь, я знаменит и богат и все же глубоко несчастлив. Почему?" Он говорил, что хочет на время уехать куда-нибудь, чтобы побыть наедине с самим собой. Единственным препятствием к этому было то, что Джордж был органически не способен сколько-нибудь продолжительное время находиться в одиночестве.
И все же несмотря ни на что, внешне он выглядел прекрасно. Бронзово-загорелое лицо, ясные и живые глаза придавали ему бодрый и здоровый вид. Его тело атлета было по-прежнему сильным и гибким. Врачи, не видя никаких физических расстройств, настаивали на том, что причиной подавленного состояния Джорджа было нервное переутомление, которое при нужном режиме быстро пройдет.
Но вскоре появились первые зловещие признаки серьезного заболевания.
Глава XXII
КОНЕЦ ПУТИ
В октябре 1936 года Мерл Армитидж написал Джорджу письмо, в котором предлагал устроить два концерта из его произведений с Лос-Анджелесским Филармоническим оркестром. Джордж ответил немедленно. Эта идея не просто заинтересовала, но по-настоящему воодушевила его. Он даже нашел два подходящих концертных зала — "Шрайн" и Зал филармонии. Было решено, что Александр Смолленс продирижирует "Рапсодией в голубых тонах" и Концертом фа мажор для фортепиано с оркестром, причем солистом в обоих случаях будет Гершвин. Оркестр под управлением Джорджа сыграет "Кубинскую увертюру". В исполнении негритянского хора и специально вызванного из Нью-Йорка Тодда Данкана прозвучат фрагменты из оперы "Порги и Бесс". Для создания хора Гершвину и Армитиджу пришлось провести прослушивания в негритянском районе Лос-Анджелеса. В конце концов было отобрано тридцать человек. Сначала Джордж сам взялся за их подготовку, но, связанный работой в кино, вынужден был передать хор в умелые руки А. Стайнерта.
Оба концерта состоялись в Филармоническом зале 10 и 11 февраля 1937 года. 11 февраля, во время исполнения своего фортепианного концерта, Джордж внезапно и впервые в жизни на какую-то долю секунды потерял сознание и пропустил несколько тактов. Придя в себя, он с полным самообладанием продолжил игру, словно ничего не случилось. Позднее он говорил, что во время внезапного беспамятства с ним произошло нечто любопытное — он почувствовал запах жженой резины.
То же самое повторилось в апреле, когда он сидел в парикмахерской в районе Беверли-Хиллз; теряя сознание, он почувствовал запах жженой резины.
Все же вплоть до июня не было никаких видимых признаков серьезного заболевания. В июне стало ясно, что с Джорджем происходит что-то неладное. По утрам он часто просыпался с тяжелой, замутненной головой и ощущением крайнего физического и психического утомления. Иногда среди дня его буквально пошатывало от слабости. Он страдал от приступов мучительной головной боли.
Один или два раза Джорджа нашли в спальне с задернутыми шторами, так как дневной свет начал его раздражать. Он сидел с низко опущенной головой и остекленевшим взглядом. Джордж сказал, что не помнит, как долго он сидит в этой комнате, и что во всем теле накопилась такая усталость, что он просто не способен сдвинуться с места. Пришлось совместными усилиями помочь ему встать и проводить вниз в гостиную. Разумеется, Гершвин находился под неусыпным наблюдением своего врача, доктора Габриэла Сигалла (являвшегося одновременно личным врачом Греты Гарбо), однако неоднократные осмотры показали, что его здоровье в полном порядке.