Джордж Гершвин: Путь к славе

В 1927 году по настоянию Эдгара Селуина, продюсера мюзикла "Пусть грянет оркестр" (первый вариант) Гершвин вновь обратился к этой песне и вставил ее в партитуру к музыкальному спектаклю, над которым он тогда работал. И опять она прозвучала не в Нью-Йорке, а в загородном театре, где она вновь оказалась не на высоте и ее снова исключили из спектакля. Затем в 1927 году Зигфелд предложил включить ее в "Розали", поэтому Айра решил переделать текст, чтобы песня подходила к новому спектаклю. Но песня не "дошл а" даже до репетиций. И никогда больше не исполнялась ни в одном спектакле.

Но у песни были свои поклонники. Один из них — Отто X. Кан, которому Гершвин сыграл ее, собираясь использовать ее в мюзикле "Леди, будьте добры!". Песня так понравилась Кану, что он решил вложить в этот спектакль десять тысяч долларов. Другой почитательницей была леди Луи Маунтбаттен, которой Гершвин подарил в Нью-Йорке ноты этой песни со своим автографом. По возвращении в Лондон леди Маунтбаттен поручила Оркестру Беркли-Сквер познакомить с этой песней лондонскую публику. Она имела такой огромный успех, что, несмотря на невозможность достать в Англии ноты этой песни, ее подхватили многие джазовые ансамбли Лондона.

В 1924 году пластинку с песней "Любимый мой" приобрел один из выдающихся английских композиторов Джон Айрленд. Как сообщил Кеннет Райт, о том, какова была его реакция, рассказывается в книге Джона Лонгмайра "Джон Айрленд, портрет друга"[30]:

Когда пластинка закончилась, Айрленд поставил ее снова, и пока она играла, он ходил взад и вперед, заложив руки за спину, изредка останавливаясь, чтобы отхлебнуть глоток виски. Музыка западала в память, вызывая воспоминания о прошлом, логичная в своих гармонических и мелодических секвенциях. Мне она понравилась, но я все еще не мог определить, что именно собирается сделать Айрленд: совершить плагиат, подвергнуть цензуре, еще что-нибудь? Мы прослушали пластинку три раза. Потом он выключил проигрыватель и повернулся ко мне.

"Ну, что же? — воскликнул он с напором. — Что скажете об этом?" Он остановился перед маленькой печкой и погрозил мне пальцем. "Это, мой мальчик, шедевр — настоящий шедевр, вы слышите? Этот Гершвин превзошел всех нас. Он садится и сочиняет одну из самых оригинальных, самых совершенных песен нашего века. Симфонии? Концерты? Чушь! (Он сердито и неподражаемо фыркает.) Кому нужна какая-то там симфония, если он может написать вот такую песню?! Это же совершенство, мой мальчик, само совершенство. Это музыка Америки, она будет жить так же долго, как песни Шуберта и вальсы Брамса. Послушай ее еще раз и скажи, что я прав!"

И мы слушали ее снова и снова. Он был прав. Совершенно прав. Я мог слушать ее без конца.

Песня пересекла Ла-Манш, ее исполняли многие джазовые группы в Париже, где она понравилась и сразу же стала модной. Приехавшие в Лондон и Париж американцы слушали эту песню и, возвратившись домой, начинали спрашивать ее в магазинах. Затем она вошла в репертуар американских исполнительниц сентиментальных песен (например, Элен Морган) и оркестров, пока, наконец, ее признание в Соединенных Штатах не стало полным и повсеместным.

Как-то Джордж Гершвин объяснил, что причина, по которой песня так долго "шла" к своему слушателю, заключалась в мелодии припева: из-за резких хроматических переходов ее было не просто "схватить", но даже когда это удавалось, ее было не просто спеть, просвистеть или промурлыкать себе под нос без фортепианного аккомпанемента.

По следам музыкальной комедии "Леди, будьте добры!" Гершвин написал еще несколько мюзиклов. Спектакль ставил Сэмми Ли, в оркестре играл фортепианный дуэт Охмана и Ардена; все тексты — и это было самым главным — написал Айра Гершвин. Это был первый мюзикл, все тексты в котором были написаны Айрой на музыку своего брата. С тех пор лишь за небольшим исключением Айра писал слова ко всем песням Гершвина. Образовался поэтическо-музыкальный союз, написавший самые известные мюзиклы Гершвина, и главная заслуга в этом принадлежала Айре.