Джордж Оруэлл (Эрик Блэр). Жизнь, труд, время. 2014

Позиции Лейбористской партии, ставшей второй правительственной партией, в эти годы действительно укрепились. По мере того как война шла к завершению, все громче раздавались из ее рядов требования национализации ключевых отраслей британской экономики. Однако Оруэлл лейбористам по-прежнему не доверял, полагая, что эта партия обюрократилась, что она не выражает истинных чаяний народных низов и близкого к ним среднего класса. Другие же левые силы, как и раньше, оставались маргинальными. В декабре 1944 года в очередном «Лондонском письме», опубликованном в «Партизан ревью», он сокрушался: «Я надеялся, что классовые различия и империалистическая эксплуатация, которые я считал позором, не возвратятся. Я чрезмерно подчеркивал антифашистский характер войны, преувеличивал социальные изменения, которые действительно происходили, и недооценивал огромную мощь сил реакции»⁶⁹⁹. Письмо было проникнуто разочарованием, чувством несбывшихся надежд, являлось своего рода покаянной исповедью. Впрочем, в прошлых ошибочных надеждах виновен был не только он: «Умиротворители, народнофронтовцы, коммунисты, троцкисты, анархисты, пацифисты, все они твердят - и почти тем же самым тоном - что их предсказания и ничьи другие были порождены действительным ходом событий. И на левом фланге политическая мысль в особой мере представляет собой своего рода онанистическую фантазию, к которой мир фактов вряд ли имеет какое-то отношение»⁷⁰⁰.

Разумеется, речь шла не о мощи реакционных сил. Крайне правые в Консервативной партии были в явном меньшинстве, пронацистские силы вроде партии Мосли были разбиты и находились на обочине политической жизни. Дело было в другом: социалистические тенденции, как их понимал Оруэлл, в рабочем классе и других слоях населения за годы войны не усилились. Здравый смысл британцев вел их по пути сохранения контролируемого государством и частично находящегося в государственной собственности рыночного хозяйства. Последующий многолетний опыт показал, что частичная национализация средств производства, которую провело лейбористское правительство в первые послевоенные годы, сказалась крайне вредно на экономическом развитии страны и потребовала реприватизации некоторых отраслей хозяйства.

При всех своих «покаяниях» Оруэлл был далек от признания таких горьких истин, он не был в состоянии предвидеть разрушительные последствия квазисоциалистиче-ских реформ. Тем не менее разочарование его в том, что происходило в стране на заключительном этапе войны, было очевидным. М. Шелден, комментируя признания в «Лондонском письме» по поводу сил реакции, образно пишет: «Он настолько жесток по отношению к самому себе в этом заявлении, что оно звучит почти как вынужденное признание на показательном судебном процессе. Однако Великим инквизитором⁷⁰¹ в данном случае являлось его собственное сознание, которое не позволяло ему отбросить в сторону неприятные факты»⁷⁰².

Между тем в первые годы после появления «Скотного двора», когда «холодная война» развернулась со всей силой и не исключено было ее перерастание в подлинное военное столкновение между двумя военными блоками, это произведение воспринималось почти исключительно как политическая сатира на сталинский режим и его происхождение. Это было действительно так, но не только так. «Скотный двор» не был социально-политическим трактатом. Это было художественное произведение со всеми его особенностями, разнообразными оттенками, симпатиями и антипатиями к героям, типично британской внешней серьезностью изложения, за которой скрывались не только злая сатира, но подчас и добродушный юмор.

Лишь по прошествии многих лет «Скотный двор», полностью сохраняя в восприятии читателей характер политической сатиры и чуть ли не социально-политического трактата, приобретал в представлении читающей публики, критиков, историков литературы черты полноценного художественного произведения, одного из наиболее внушительных явлений британской прозы XX века. Простой и в то же время вечный девиз господ «Скотного двора» - свиней, обуздавших революцию во имя собственной власти: «Все животные равны, но некоторые животные более равны, чем другие» - известен ныне во всем мире, стал одним из величайших афоризмов современности. Знают его даже те не очень образованные люди, кто понятия не имеет ни о «Скотном дворе», ни о писателе Оруэлле. Именно это и следует называть славой.