Джордж Оруэлл (Эрик Блэр). Жизнь, труд, время. 2014

По существу дела, и Оруэлл это подчеркивает, идеи, позже воплотившиеся в «Скотном дворе», стали вызревать во время участия в испанской войне. Он рассказал о своем присоединении к милиции ПОУМ, о том, как он и его товарищи стали жертвами испанских коммунистов, которые оказывали мощное воздействие на политику республиканского правительства Испании и которые словом «троцкисты» обзывали всех, кого считали «врагами народа», как были расстреляны или заточены коммунистами многие его испанские друзья, а некоторые навсегда исчезли⁶⁹¹.

Оруэлл показывал связь между кровавой чисткой «троцкистов» (к таковым причислялась масса людей, на самом деле никакого отношения к Троцкому не имевшая, но осмеливавшаяся выступить против политики компартии, диктуемой из Москвы) и «большим террором» в Советском Союзе.

Важно отметить, что сам термин «большой террор» был введен в литературное обращение именно Оруэллом, а не известным американским историком Робертом Конкве-стом, назвавшим так свою книгу о массовом сталинском терроре⁶⁹². Именно в предисловии к украинскому изданию за 20 с лишним лет до Конквеста Оруэлл впервые использовал этот термин.

Оруэлл рассматривал коммунистический террор в Испании как дополнение к «большому террору» в СССР. Природа обвинений была аналогичной - нелепой по своему существу. Все те, кто критиковал сталинщину и ее зарубежные проявления, объявлялись «троцкистами», а следовательно, «фашистами» (в Испании - «франкистами»). «Весь этот опыт, - писал Оруэлл, - был важным объективным уроком. Он показывал, как легко тоталитарная пропаганда может контролировать мнение просвещенных людей в демократических странах». Этих людей было немало и среди его знакомых и коллег в Великобритании, о чем он с горечью вспоминал.

Оруэлл все больше осознавал, как он сообщал украинскому эмигрантскому читателю, что на Западе люди, привыкшие к относительной свободе и терпимости в общественной жизни, просто не способны к восприятию сущности тоталитаризма. Но конкретные детали повести никак ему не давались до тех пор, пока он не стал свидетелем одной необычной сцены. В предисловии к украинскому изданию Оруэлл писал:

«После моего возвращения из Испании я думал о разоблачении советского мифа в произведении, которое могло быть легко понято почти всеми и которое было бы просто перевести на другие языки. Однако я долго не мог ничего придумать (я тогда жил в крохотной деревеньке), пока не увидел мальчика, наверное, десятилетнего, на огромной телеге, хлеставшего кнутом на узкой дороге лошадь всякий раз, когда она пыталась повернуть в сторону. Я подумал, что, если бы все животные осознали свою силу, мы были бы не в состоянии им противостоять, и что люди эксплуатируют животных примерно так же, как богатые эксплуатируют пролетариат.

Я попытался проанализировать теорию Маркса с точки зрения животных. Им было бы ясно, что концепция классовой борьбы между людьми являлась чистой иллюзией, так как во всех случаях, когда им необходимо эксплуатировать животных, все люди объединяются против них; подлинная борьба происходит между животными и людьми. Отталкиваясь от этого, стало нетрудно определить сюжет».

Так появилась исходная идея повести, которую автор «вынашивал в течение почти шести лет, прежде чем перенести ее на бумагу». При помощи художественных образов Оруэлл показал систему, в которой существуют концентрационные лагеря, массовые депортации, произвольные аресты людей, их исчезновение среди бела дня, цензура прессы и тотальный обман, прикрываемый крикливыми лозунгами об обществе всеобщего равенства.

Оруэлл отмечал в предисловии, что не желает комментировать «само произведение; если оно не говорит само за себя, это означает провал». Тем не менее он обращал внимание читателя на два обстоятельства: «во-первых, хотя те или иные эпизоды взяты из подлинной истории русской революции, они служат только схемой; их хронологический порядок изменен. Это было необходимо для того, чтобы рассказ был гладким. Второй момент прошел незамеченным для большинства критиков, возможно, потому, что я в достаточной степени не подчеркнул его. Ряд читателей, может быть, завершили чтение книги и остались под впечатлением, что она заканчивается полным примирением свиней и людей. У меня не было такого намерения. Наоборот, я стремился завершить книгу на громкой ноте несогласия, потому что я писал ее сразу же после Тегеранской конференции, о которой все думали, что она установила наилучшие возможные тогда отношения между СССР и Западом. Лично я не верил, что такие хорошие отношения могут продолжиться долгое время; и, как показывают события, я ошибался не очень сильно»⁶⁹³.

5. В ногу со временем («Скотный двор» и «холодная война»)