Джордж Оруэлл (Эрик Блэр). Жизнь, труд, время. 2014

Можно с уверенностью утверждать, что, словесно отстаивая свою приверженность социалистическим взглядам, Оруэлл своим «Скотным двором» отверг реальность социализма как общественной системы, признал его утопичность, осознав тот порочный логический круг, с которым связана его идея. Этот порочный круг можно формулировать по-разному, но два его непреодолимых тупика таковы: без политической сознательности масс невозможно успешное социалистическое преобразование общества, без социалистического преобразования невозможно достижение политической сознательности; подлинный социализм невозможно осуществить с использованием насилия над массами, но без насилия ни о каком социалистическом преобразовании нельзя и подумать. Так под пером писателя его собственные социалистические идеи превратились в утопию, в прекраснодушное мечтание, о реализации которого всерьез думать невозможно.

Между тем «Скотный двор» продолжал совершать свой победный марш по всему миру. Один за другим появлялись его переводы на многие языки. Тиражи моментально расходились и требовались все новые и новые издания. Книга появилась на португальском, голландском и немецком языках. Писатель отнесся с известной долей раздражения к этим изданиям, так как осуществлены они были правыми силами и, как он подозревал, западными спецслужбами. Политически наивный Оруэлл не хотел понимать, что в разворачивавшейся «холодной войне» было нелегко и даже невозможно остаться нейтральным.

Основная масса переводов пришлась на период после кончины писателя, когда «холодная война» угрожала применением ядерного оружия. Это было после начала агрессии Северной Кореи против Южной в 1950 году и превращения корейской войны в интернациональный конфликт, грозивший перерасти в новую мировую войну. Издание «Скотного двора» на иностранных языках в тот период в определенной мере спонсировали Министерство иностранных дел (Форин Офис) Великобритании и Госдепартамент США - благо, объем книги был небольшим и расходы оказались умеренными. Всего «Скотный двор» был опубликован более чем на 30 языках, включая фарси, арабский, вьетнамский. В газетах и журналах многих стран (естественно, за исключением тех, что входили в советскую сферу) публиковались отрывки из повести, карикатуры и комиксы по ее тематике.

Первое издание на русском языке было осуществлено в 1950 году Глебом Струве и его супругой Марией Кригер в Западной Германии под несколько неуклюжим заголовком «Скотский хутор»⁷⁰³. Неуклюжим его следует назвать из-за слова «хутор», которое в российской дореволюционной деревенской России ассоциировалось со столыпинскими земельными реформами, капиталистической экономикой в деревне, сильным, независимым и богатым крестьянством - то есть чем-то прямо противоположным тому, чем был оруэлловский «Скотный двор». Перевод этот позже переиздавался в ФРГ еще два раза (последний раз в 1971 году).

Безусловная заслуга переводчиков состояла в том, что они донесли притчу до русскоязычного читателя, правда, почти исключительно в Западной Европе. В то же время позднейший переводчик книги московский журналист Владимир Прибыловский с полным основанием отмечал, что это издание имело серьезные недостатки: произвольные, порой значительные неоговоренные купюры концептуально-идеологического характера (в основном выпущены были сатирические высказывания Оруэлла по поводу церкви и религии); серьезные погрешности в языке и стиле.

Новый перевод, осуществленный В. Прибыловским, был выпущен в США в 1986 году⁷⁰⁴ Любопытно, что для этого издания Прибыловский написал предисловие с критикой текста, изданного в Западной Германии, но нью-йоркские издатели его проигнорировали, в книгу не включили. Позже перевод Прибыловского вышел под новыми названиями «Ферма животных» и «Зверская ферма». Уже в начале нынешнего века Прибыловский написал своеобразное продолжение (точнее окончание) повести - пародию на российскую действительность с героями, весьма напоминающими постсоветские реалии, включая образы Бориса Ельцина, Юрия Лужкова и Владимира Путина⁷⁰⁵. Вполне возможно, что именно издание в переводе В. Прибыловского получило бы распространение в СССР, а затем и в России в условиях гласности, но путь ему в какой-то мере преградил еще один, третий перевод, осуществленный рижским писателем и журналистом Планом Полоцком.