Джотто и ораторы. Cуждения итальянских гуманистов о живописи и открытие композиции

Пожалуйста, не списывай на небрежность то, что я пишу тебе позже обыкновения и твоих ожиданий. Меня задержала иная причина: когда я замечаю твое ко мне рвение, невероятную заботу и внимание, я долго думаю над тем, как отблагодарить тебя если не равным, то не слишком отличным от тебя образом. Но когда раздумья мне не помогают, я тяжко страдаю и мучаюсь, поскольку ты и самим своим вниманием, и, что труднее, делом не только удовлетворяешь мои желания, но и превосходишь их, а я не способен подобрать достойные слова благодарности. Я не буду упоминать всего, ведь оно почти бесчисленно, но какими словами и украшениями речи я могу сравниться с чернильным прибором, который ты мне прислал? В нем красивейшую, соразмерную и удобную форму превосходит отделка, поистине достойная Фидия: произведение, радующее глаз! Когда я сосредоточенно рассматриваю эти листья и веточки, как могу я не думать, что гляжу на настоящие листья и ветки, которые можно легко повернуть туда и сюда? До такой степени тщательность искусства соперничает здесь с непосредственностью природы. Затем я не могу насытиться наслаждением, когда разглядываю картинки и глиняные, но точно живые лица: что в них не выражено того, чего нет в родительнице природе? Зрителя обманывают ногти, пальцы, мягкие волосы на голове. Когда я смотрю на раскрытый рот, я, как дурак, жду, что он сейчас заговорит; видя свешивающихся малышей, я, забыв, что они из глины, восклицаю, охваченный страхом и состраданием, так как думаю, что они сейчас упадут навзничь и повредят свои тельца. Сколько ни приносит детский возраст различных движений души и чувств, все можно различить на этих лицах: один смеется, другой загрустил, третий безмятежен, четвертый задумался, а иные застыли в нескромных из‐за малого возраста позах: без стыда раскрыли они те части тела, что предусмотрительностью природы должны быть скрыты. Как же мы можем удивляться, что в прежние века, когда верили, что повсюду присутствуют помогающие человеку боги, были некоторые, кто одушевлял глиняные фигуры и вдыхал в них живительные духи, – если даже в наше время, почти начисто лишенное богов, эти гипсовые фигурки соперничают с настоящими, и соперничают так удачно, что, часто, внимательно вглядываясь в них, я забываю о том, что хотел было читать и писать.

Так как же мне отблагодарить тебя, увлекающего и радующего меня своими мастерством и старанием? Остается только, чтобы ты сообщил мне о расходах, чтобы я отдал тебе хотя бы это, если другое дать не получается. Будь здоров, милый Стефано.

Писано в Ферраре 9 июля [1430].

Epistolario / Ed. R. Sabbadini. ii. Venezia, 1916. Р. 111–112 (c. 91)

XIII. Гуарино

Guarinus Veronensis ill.^mo principi et domino singulari d. Leonello Estensi sal. pl. d.

Princeps illustrissime et domine singularis

Cum praeclaram vereque magnificam in pingendis musis cogitationem tuam nuper ex litteris tuae dominationis intellexerim, laudanda erat merito ista principe digna inventio, non vanis aut lascivis referta figmentis; sed extendendus fuisset calamus et longius quam expectas volumen dilatandum; deque musarum numero ratio evolvenda, de qua multi varios fecere sermones. Sunt qui tres, sunt qui quatuor, sunt qui quinque, sunt qui novem esse contendant. Omissis reliquis sequamur hos extremos qui novem fuisse dicunt. De ipsis igitur summatim intelligendum est musas notiones quasdam et intelligentias esse, quae humanis studiis et industria varias actiones et opera excogitaverunt, sic dictas quia omnia inquirant vel quia ab omnibus inquirantur: cum ingenita sit hominibus sciendi cupiditas. Μῶσθαι enim graece indagare dicitur; μοῦσαι igitur indagatrices dicantur.