Джотто и ораторы. Cуждения итальянских гуманистов о живописи и открытие композиции

Рассмотрим теперь твои доводы о цветах, на которых ты, словно на триариев, возложил всю надежду спасти это пропащее дело. Послушайте-ка юриста, рассуждающего об удивительных вещах и предлагающего некую новую, неслыханную науку, которая выведет из заблуждения весь мир: и если даже ввиду закоренелости пагубной привычки не совсем из него выведет, то, по крайней мере, растолкует, что так надо было сделать. Он говорит, что золотой цвет – благороднейший из цветов, поскольку им изображается свет. Для изображения лучей солнца, самого светлого из небесных тел, ничто не подходит так, как золотые лучи, ведь известно, что нет ничего славнее света. Обратите внимание на глупость и баранью тупость этого человека. Если для него золотой цвет – это то, что рисуется золотом, то солнце, конечно, не золотое. Если же он использует слово «золотой» вместо рыжего, золотисто-красного и желтого, то кто, кроме подобных и равных Бартоло, настолько слеп и пьян, что назовет солнце желтым? Осел, подними немножко глаза: ослы ведь часто, особенно когда скалятся, поднимают морды. Вот и ты, когда говоришь, подними лицо, дабы не слепила тебя чрезмерно жажда золота, находящегося в земле, а не на небе. Тогда ты увидишь, золотое солнце или серебряное. Не зря один из сверкающих камней, гелиотроп, получил свое имя от солнца. Мы говорим о факелах и кострах «ослепительно белые» и если кто-то охвачен гневом или негодованием, он «накаляется добела» и словно воспламеняется: пламя, не имея ничего влажного и земляного, ослепительно-белое и подобно солнцу. Что же дальше, какой цвет он ставит на следующее место? Кем будешь считать того, кто совсем не всегда согласуется сам с собой и кто не только говорит первое, что взбредет на ум, но и будто бы нарочно старается не говорить ничего истинного и верного? Мол, следующее место занимает сапфировый, который он по-варварски называет лазурным, будто разговаривает с женщинами, а не с мужчинами. По его словам, этим цветом обозначается воздух. Не кажется ли тебе, что этот список повторяет порядок элементов? Разумеется. Но не знаю, почему он пропустил луну – разве что ее тогда не оказалось на небе или было лунное затмение. Но если уж первым ты сделал солнце, то второй надо было поставить луну, ведь она выше воздуха и имеет более выраженный цвет, и если солнце ты назвал золотым, то луну надо было назвать серебряной и поставить следующей после солнца, ведь серебро стоит на втором месте после золота. Или ты и луну, может быть, считаешь золотой, набухший и мокрый от вина, или же, сам будучи лунатиком, оттого ненавидишь ее? Если бы ты захотел поставить за братом Фебом сестру Фебу, чего ясно требует порядок вещей, то за золотом должно было бы следовать серебро, имеющее белоснежный цвет, тем более что ты сам ставишь этот цвет на первое или второе, уж не знаю, место, потому что, надо полагать, он ближе всего к свету. Ты сам себе противоречишь и постоянно говоришь будто во сне. Итак, на второе место ты, любитель элементов, как я уже сказал, ставишь сапфировый. Ты не подумал взять примеры из металлов, драгоценных камней, трав и цветов: хотя они подходят для предмета гораздо больше, ты счел их слишком низкими и отверг, ведь ты сделан лишь из солнца и воздуха. Следуя за рядом элементов, ты два упоминаешь, а о двух других умалчиваешь, и некоторым образом обманываешь наши ожидания высокого и благоговейного шествия. Если первый цвет огненный, а второй воздушный, то третий будет водяным, а четвертый – земляным. Тебе, Бартоло, следовало бы или следовать этой дорогой до конца, или вовсе на нее не вступать. Перейдем к другим цветам. Чуть ниже он говорит, что белый – благороднейший цвет, а черный отвратителен, а из прочих те, что ближе всех к белому, – лучшие, и наоборот, худшие те, что приближаются к черноте. Даже не знаю, что опровергнуть первым. То ли, что он уже забыл о золотом цвете, как бы страшась моих упреков? или что белый он предпочел остальным? или что черному дал последнее место? или, что очень глупо, что о прочих цветах он сказал менее понятно, чем Аполлон? чтобы мы не поняли именно то, что нуждалось в большем объяснении, чем белый и черный, из которых, как я сказал, один он считает лучшим, а другой худшим – неясно, почему, разве что и глаза у него, как образ мыслей, кривые и порченые. Кто же будет ценить цвет роз ниже, чем те цветы, что в народе называют белыми розами? Кто предпочтет цвету рубина, изумруда, сапфира и топаза жемчуг, хрусталь и камень, называемый <…>? Или почему шелк красят пурпуром, а белую шерсть красным, если красный цвет не считается привлекательнее белого? Белизна проста и чиста, что не всегда делает ее самой лучшей. Сплав электр и привлекательнее, и ярче простого, чистого и белоснежного серебра. Что же сказать о черном? В сравнении с белым он никогда не проигрывает, по каковой причине Аполлону посвящены и ворон, и лебедь, да и Гораций называет красивыми черные глаза и волосы [A. P. (Искусство поэзии) 37]. Ты, Бартоло, надо полагать, считаешь свои ослиные глаза красивее черных глаз Горация? Или ослиную шерсть красивее черного конского волоса? красу такого коня описал Вергилий: «мчит фракийский скакун – весь в яблоках белых[321]» [Aen. (Энеида) v. 565–566]. По моему мнению, эфиопы красивее индийцев именно тем, что они чернее. Впрочем, как я могу ссылаться на человеческих существ, которых этот эфирный дух ни во что не ставит? Но опустим другие примеры: выходит, Родитель и Творец мира ошибся, сделав центр глаза черным, а края не красными, желтыми или синими, а белыми, и, чтобы уличить тебя еще яснее, напомню, что Он назначил быть светочем всего тела именно тому цвету, который ты сравнил с тьмой, а не тому, что кажется тебе светом: ведь глаза по справедливому обычаю называются светочами. И что можно добавить к этому более подходящего и убедительного, чем тот факт, что глаз различает цвета не иным местом, как зрачком, а его сам Бог, создатель всего, сделал черным или близким к черному? Переходя к другому: сколько еще черного в природе я могу перечислить, что при этом являет высшие достоинства! Как у Вергилия: «Ведь и фиалки черны, черны и цветы гиацинта»[322] [Ecl. (Эклоги) x. 39]; «Вместо бирючины белой черных ищут фиалок» [Ecl. (Эклоги) ii. 18]. И в моем саду растут белые фиалки, но разве можно их сравнить с черными? И шелковица, если верить рассказам, из белой становится черной, лучше и красивее. А что, если создатель мира вообще не делал в своих творениях разницы по цветам, которую делаем мы, людишки? Или мы хотим знать больше Бога? нам стыдно подражать Ему и следовать за Ним? О благой и святый Иисусе, если Бартоло, ведя речь о человеческих одеждах и покровах, не подумал о камнях и травах, цветах и многом другом, то мог он хотя бы вспомнить о, так сказать, одеждах птиц: петуха, павлина, дятла, сороки, фазана и прочих премногих? Если же говорить о самих человеческих одеждах, то и тут очевидны глупость и невежество Бартоло: следуют ли его порядку цветов одежды Аарона, совершеннее которых невозможно ничего помыслить? Я уж не говорю, что небесный Иерусалим описывается построенным из двенадцати видов камней. Если бы Бартоло прочел об этом, то, разумеется, говорил бы по-другому. Давайте теперь послушаем торжественную клятву, несогласную ни с божественным, ни с человеческим порядком вещей: установим закон для Тицинских девушек – ведь наступает весна – чтобы они не дерзали плести гирлянды по своему собственному суждению и желанию, но только так, как предписывает Бартоло. Ибо, по словам сатирика, «Каждому нужно свое, не живется с единым желаньем»[323] [Persius (Персий) v. 53]. Следует воспламениться гневом к тому, кто пытается лишить нас этой свободы, и не менее, если кто хочет нас поработить. Впрочем, на это мы сетовали выше. Теперь достаточно и того, что мы сказали: всякий, кто вводит закон о цветах, – распоследний глупец.