Джотто и ораторы. Cуждения итальянских гуманистов о живописи и открытие композиции

В деталях описание отсылает к знаменитому экфрасису Весны Либания[160]; маловероятно, что перед нами очень подробное описание ковра. И присутствует очевидное соответствие между ценностями, которые сокрыты в описательных формах вроде этой, и общими критическими положениями Хрисолоры. Экфрасисы описывают достоинства кропотливого жизнеподобия, физиогномической выразительности, разнообразия, и они описывают все это в положительном ключе, поскольку экфрасис – это инструмент эпидейктики, риторики похвалы или порицания: нейтральных экфрасисов не существует. Это сочетание – критические положения Мануила и экфрастический диапазон описательных форм – оказало влияние на манеру итальянцев говорить о живописи и скульптуре.

Среди итальянских учеников Мануила ближайшим к нему был Гуарино да Верона[161]. Гуарино отправился вместе с ним обратно в Константинополь в 1403 году и остался на Востоке на пять или шесть лет, сам же Мануил часть этого времени находился в Западной Европе. Эллинизм Гуарино был чрезвычайно византийским в своей склонности к софистической литературе и прогимнасмическим подходам. Петрарка и Боккаччо когда-то хотели знать греческий язык, чтобы читать Гомера; Гуарино, хорошо знавший греческий, читал Лукиана и Арриана. По общепринятой версии, Гуарино передал Италии ценности византийского экфрасиса, как через способ описания в его подлинной форме, так и через обобщенные формулировки Мануила. В этом есть доля иронии, поскольку нет никаких оснований предполагать, что Гуарино всерьез интересовался живописью. Наоборот, он более, чем кто бы то ни было, в ответе за распространение ряда спорных тезисов, согласно которым литература превозносилась над живописью и скульптурой. Три основных довода Гуарино против живописи – что она показывает внешность, а не моральные качества; что она обращает внимание на мастерство художника в ущерб изображенному предмету; что картина менее долговечна, чем книга[162], – не слишком интересны, но являются непосредственным источником пространного описания ограниченности живописи и скульптуры, вложенного в уста Лионелло д'Эсте в диалоге Анджело Дечембрио De politia litteraria. И Лионелло, и Анджело были учениками Гуарино.

Тем не менее над Гуарино тяготели требования, вне зависимости от того, был ли он восприимчив к живописи и скульптуре или нет, касаться их не только в негативном ключе. Он был гуманистом, и это обязывало его высказываться в духе Петрарки:

Теперь я принимаюсь за добавление таких красок и риторических украшений, как то позволяет бедность моей литературной мастерской. Ведь пока что я следовал манере скульптора, который сначала высекает по мрамору, чтобы показать, еще только в общих очертаниях, фигуру лошади, льва или человека, не придав еще блеска и яркости, которые делают работу завершенной. Точно так же и я собрал и объединил ряд тем, чтобы структура и форма уже существовали, но отдельные части еще предстоит – в силу моего дарования – окончательно отшлифовать[163].

Кроме того, в Ферраре он был самым авторитетным гуманистом при дворе, где художникам покровительствовали очень энергично, и был не в том положении, чтобы не иметь ни малейшего отношения к этим предприятиям. Более того, ему принадлежит авторство раннего примера такого многообещающего предмета, как гуманистическая программа живописного цикла. Она была адресована Лионелло д'Эсте в 1447 году и относится к серии изображений Муз, которую создали Анджело да Сиена и Козимо Тура для студиоло Лионелло в Бельфиоре, разрушенном в 1483‐м: