Джульетта и духи

Она шла домой, вывалянная в грязи, опустив голову и не зная, куда деть руки, и… смеялась! Истерично смеялась и плакала… Плакала от обиды и – закатывалась в почти беззвучном, душащем смехе, и дикий же смех доводил до слез. И круг замыкался.

Дома, слава Богу, не произошло ничего шумного. Ей просто дали спокойно помыться, а потом побрызгали розовыми духами. И их мягкий нежный запах навел сладкую истому и успокоил сердце.

Она, конечно, не рассказала про Онуфрия. Наплела, что по этой дурацкой осени поскользнулась и неудачно упала.

Утром, когда еще было свежо, прибой осторожно плескал и большая часть палаток еще спала, из их, крайней палатки, поставленной – случайно ли или специально – несколько в стороне от других – снова вылезли они оба. Он снова был в черной футболке, но на этот раз – в шортах до колен и сандалиях – ни дать ни взять заштампованно изображаемый в театральных постановках художник, вдохновенно работающий у мольберта. Она же была в майке цвета пломбира, коротких кремовых джинсовых шортиках и кроссовках.

Они шли по пляжу, он нес заплечную сумку, а она – свою маленькую торбочку.

И они говорили.

– Нефёд, что ты придумал? Куда мы идем в такую рань?

– Ха-ха, увидишь! – кивнул Нефёд.

Они пересекли пляж, вдали осталось заворачивающее шоссе и шашлычная. Шагали по тропке, ведущей через гряды валунов, под нависающей горой.

Еще минут десять карабкались по камням, когда перед ними открылась обширная лагуна.

– Вот! Вот что я тебе хотел показать, Азочка! – объявил Нефёд.

Аза молча смотрела. Они были одни на большом пространстве, над ними вздымалась гора, зеленеющая густыми деревьями. А в огромной лагуне тихонько плескала вода, вязкая и чернильная, порой отливающая и густо-зеленым оттенком. Темные пятна камней, ракушек и огромных водорослей проступали там.

Нефёд показал, куда можно сесть, и они уселись над лагуной.

– Там есть спуск! – показал Нефёд. – Но теперь, Азочка, ждем, когда солнце совсем встанет!

– И что будет? – спросила Аза, прищурившись от действительно поднимающегося над ними солнца.

– Сюда придут сотни крабов! И может, приплывут дельфины! – открыл главную тайну Нефёд.

Текли минуты. Они сидели. И Аза ждала, пораженная, обещанного чуда.

Но чуда пока не было.

Нефёд достал из потайного кармана своей сумки то самое – кусочек плитки, отдаленно похожей на халву. Выпростал из ладони длинный язык пламени зажигалки…

Аза смотрела своими колючими суженными глазами, как он прогрел «халву» на огне, и тотчас, привычным жестом, скатал в маленький шарик. Вытащил особую, с металлической чашечкой, изогнутую трубку, напоминающую ту, которую курил знаменитый оккультист, живший на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков – тот самый, с излишним весом и огромной лысиной на большой круглой голове.

В упоении, под встающим солнцем, невидимый никому, кроме его Азы, Нефёд затягивался над лагуной, пуская опиумной трубкой небольшие клубы дыма. Затем он отложил ее и неторопливо снял футболку и шорты.

– Вот, – объявил он, подтягивая плавки, – я спущусь, поплыву к середине лагуны, и возможно, встречу и приманю крабов, и свистну дельфину! А ты посиди и подожди меня.

– То есть как? – не поняла, нахмурившись, Аза. – Я думала, мы поплывем вместе!

– Исключено! – вдруг бросил, как отрезал, Нефёд. – Я тебя не отпущу туда!

Это было как удар по лицу. Горделивая Аза напряглась, ее худые руки сжались в кулаки, так что острые крашенные черным лаком ногти впились в бледные ладони, голые колени задрожали. Как он смел? Кто она ему – девочка?!

Бунт ее зрел много дней, когда они приехали в Абхазию, путешествовали на его внедорожнике по пляжам и шашлычным, и она видела, как с каждым днем он подседает на опиум и анашу, которые достает у тех, кого явно тоже знает в этих местах, где бывал неоднократно…

– То есть как – не отпустишь?! – почти одними губами, стискивая зубы, произнесла она.

– Так! Опасно – там камни, экстрим, накат! Я плавать могу, а ты – худенькая как освенцим, тебя волной может снести! И вообще нельзя – в этом ты неопытная! И я за тебя боюсь и не разрешу!

Ее лицо стало уже белее полотна, а губы и зубы налились кровью. В гневе выкатились глаза. Как у него повернулся язык? Как он вообще может ставить вопрос эдаким образом: что-то ей разрешать или не разрешать? Это ей-то, Азе! Он – ей! И еще каким словом он ее обозвал!!

Она вскочила и топнула ногой.

Дыхание вырывалось с шумом, она смотрела на него, и бледное узкое лицо превратилось в оскаленную маску. Глаза ее стали страшны.

Он думает что-нибудь вообще или прокурил уже все свои мозги?!

– Да. Не будешь, я сказал. Я поплыву один. И всё, без разговоров.

Он додумался еще дальше вести такую линию!

Она топала ногами.

– Ах так! Ну что ж!! Мне не нужны твои х.ровы крабы и дельфины, понял! – она плюнула в гневе розовой слюной, перекривившись и почти бившись в судорогах. Зубы скрипели, на дне покрасневших глаз закипали вязкие слезы ярости. – Смотри на них сам, раз пришел сюда! Смотри сколько хочешь, а мне не надо!! И оставайся здесь! А я пойду гулять сама, вот!!!