e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

Такой «наивный», «нелитературный» код чтения, характерный, как правило, для сторонников жанра «человеческого документа» (каковыми указанные критики не являлись), Маликова называет металитературной аллегорией, или, выделяя курсивом, – аллегорией художника.2 Подобный подход не то, чтобы игнорировал одержимость героя идеей убийства «двойника» и саму сцену убийства, но, пользуясь общим символистским контекстом романа, как бы демате-риализовал, затушёвывал, списывал на жанр притчи, иносказания.

Оправдание такого прочтения Маликова находит как раз в специфике описания сцены убийства, «поскольку этический элемент в ней снят её фрагментацией: подробное, мелочное описание бритья Германом Феликса, подстригания ему ног-тей, переодевания, наделяет эти действия особым смыслом, который мы не можем

понять, так как к нему нет ключа, но это необъяснимое углубление смысла превращает телесные жесты в текст. Таким образом, двойничество и убийство становятся аллегориями литературности»3 (курсив Маликовой – Э.Г.).

На первый взгляд, чем-то похожим может показаться высказанное ещё в

1968 году мнение Карла Проффера: он тоже видит проблему в «ключах», не

позволяющих ясно понять, состоялось ли на самом деле убийство, или это

плод больного воображения героя. Однако Проффер специально оговаривает, 1 См.: Адамович Г. Современные записки. 1934 № 55; см. также: Дюбанкова О.Н. Восприятие В. Набокова в русской критике (1921-1991). С. 56-57.

2 Маликова М. Набоков: Авто-био-графия. С. 106-107.

3 Там же. С. 112.

201

что эта трактовка относится не к оригиналу, а к значительно ревизованной в

авторском переводе его версии – «Despair», где Набоков, с помощью намеренной редакции образа, выставил своего протагониста на суд американского читателя почти клинически выраженным безумцем, живущим в мире своих аберраций. Соответственно и убийство, заключает Проффер, может показаться

настолько «мистическим», что трудно быть вполне уверенным в его соверше-нии; тем более, добавляет он, что на последней странице дневника героя датой

значится 1 апреля, в сознании американского читателя – непременный День

дурака. Набоков так преуспел, полагает Проффер, показать мир Германа как

некий мираж, что понять, где проходят границы иллюзии, невозможно.1 Всё

повествование, в таком случае, при желании допускает искомое Маликовой

понимание двойничества и убийства как металитературной аллегории.

Крайне сомнительно, однако, что аргументация Проффера, в какой-то

степени убедительная в отношении американского читателя «Despair» (скорее

всего, носителя здравомыслящей протестантской этики), применима для «Отчаяния» Сирина и его литературных и мировоззренческих ориентиров начала 30-х

годов. Картина убийства описана с холодной достоверностью, достойной документального фильма, зримо, растянуто, как в замедленной съёмке, с по-дробнейшими деталями и с отвратительным, очевидно, намеренным, провока-тивным натурализмом. Автор явно ждёт от читателя впечатления реальности

происходящего действа. И совершенно непонятно, каким образом «этический

элемент» в этой сцене может быт «снят» тем, что Маликова называет «фрагментацией»: подробным описанием стрижки, бритья, переодевания и т.п., то

есть циничной, рассчитанной до мелочей подготовки бездомного бродяги к

тому, чтобы его труп максимально походил на его убийцу, господина обеспе-ченного и ухоженного. Какие ещё нужны «ключи», какое «необъяснимое

углубление смысла» мог внести здесь автор, чтобы освободить убийцу от этической ответственности и превратить, по настоянию Маликовой, «телесные

жесты в текст».2 Приводимый в подтверждение этого, крайне надуманного тезиса, пример чёрного юмора Набокова из предисловия к «Despair» – о том, что

сама сцена убийства может «доставить читателю немало весёлых минут», в

том же предисловии соседствует с определением Германа как «душевнобольного негодяя», которого «никогда ад не отпустит … ни под какой залог».3 На

этом, по-видимому, вопрос об отсутствии этического элемента в сцене убийства можно закрыть.

1 Proffer Carl R. From Otchaianie to Despair // Slavic Review. V. 27. No. 2. 1968., P. 266.

2 Маликова М. Набоков: Авто-био-графия. С. 112.

3 Набоков В. Отчаяние. Предисловие к американскому изданию. С. 405; М. Маликова.

Там же. С. 112.

202

То, что Ходасевич не может, не решается отказать герою в звании художника (для него он – «не просто убийца, а художник убийства… Драма Германа

– драма художника, а не убийцы… Герману суждено худшее из сомнений, до-стающихся в удел художнику, сомнение в своей гениальности»), – вопрос его

личного восприятия, но вряд ли им стоит воспользоваться как образцом адекватного и сулящего какие-то новые перспективы исследовательского «кода».

Тем более, что и Ходасевич, в конце концов, не вполне последовательно, но