e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

затронуть и ещё одну, крайне болезненную теперь для него тему: неизбыв-1 Там же. С. 180-181.

2 ВН-ДБ. С. 28-29.

3 Долинин А. Комментарий… С. 83-84.

4 Набоков В. Дар. С. 181-182.

5 Там же. С. 172, 182; см. также: С. 174, 179.

334

ную ностальгию по родным местам. Но и воображая себе маловероятную

картину возвращения и какого-то, хотя бы частичного узнавания знакомых с

детства окрестностей, «хотя бы потому, что глаза у меня всё-таки сделаны из

того же, что тамошняя серость светлость, сырость», – герой не намерен впустую сокрушаться о том, что «ушло в даль», а, верный своему оптимистиче-скому стоицизму, здесь и сейчас преобразует память о безвозвратном в плоды

творчества.1 Именно эта способность к творческой компенсации перенесённых

утрат и обещает Фёдору в будущем оказаться «…на перевале, быть может, к

счастью, о котором мне знать рано (только и знаю, что будет оно с пером в

руке)».2

«Автор нашёл верные слова для изображения ощущения при переходе в

деревенскую обстановку», – снова слышим мы уже почти забытый голос рецензента, который, терпеливо и уважительно уступая последним вторжениям

перебивающего его авторского «я», затем полностью цитирует его «велоси-педное» стихотворение и даже присовокупляет к нему перечисление всех

остальных летних детских забав, пока, наконец-то, не прорывается к завер-шающей критической оценке всего представленного опуса. В ней же – всё в

высшей степени для автора лестное: «миниатюры, но … с … феноменально

тонким мастерством … отчётлив каждый волосок … присутствие мельчайших черт … внушено порядочностью и надёжностью таланта … соблюдение

автором всех пунктов художественного договора … в пределах, себе поставленных, свою стихотворную задачу Годунов-Чердынцев правильно разрешил… Каждый его стих переливается арлекином… Кому нравится в поэзии

архиживописный жанр, тот полюбит эту книжечку… У, какое у автора зрение! … может быть, именно живопись, а не литература с детства обещалась

ему. В заключение добавим… Что ещё? Что ещё?».3

И здесь препорученный было воображаемому идеальному читателю

неукоснительный панегирик споткнулся вдвойне, усомнившись и в авторе (в

себе), и в критике: «Неужто и вправду всё очаровательно дрожащее, что снилось и снится мне сквозь мои стихи, удержалось в них и замечено читателем...», – вопрос нешуточный, о главном: есть ли в стихах «ещё тот особый

поэтический смысл (когда за разум зашедший ум возвращается с музыкой), который один выводит стихи в люди?».4 Отвечать на этот вопрос герой будет

1 Там же. С. 182-183.

2 Там же. С. 183.

3 Там же. С. 183-185.

4 Там же. С. 185-186.

335

в третьей главе, когда достаточно созреет, чтобы, оглянувшись, критически

оценить себя прежнего.

А пока: «Внешний вид книги приятен», – и Фёдор отправляется к друзьям, в радостном нетерпении уже представляя себе материнскую за него гордость, когда она, живущая с его сестрой Таней в Париже, прочтёт о нём хва-лебную статью.

«Но что мне внимание при жизни, коли я не уверен в том, что до последней, темнейшей своей зимы, дивясь, как ронсаровская старуха, мир будет

вспоминать обо мне?»1 – этим риторическим вопросом Набоков по-разному, но одновременно испытывает и читателя, и персонаж. Читателю поможет подсказка в «Комментарии» Долинина: «ронсаровская старуха» является аллюзи-ей на сонет французского поэта 16-го века Пьера де Ронсара, в котором он корит свою возлюбленную за «гордый холод», призывает ценить «день живой» и

сулит ей «на склоне лет», когда он будет «под землёй», стихами напоминать о

себе, – и тогда она запоздало оценит, что была для поэта той самой «вы», которая увековечена, «озарённая моим бессмертным даром». На русский язык

этот сонет был переведён самим Набоковым ещё в 1922 году, и Долинин, со

ссылкой на юбилейный пятитомник 1999-2000 годов, цитирует его полностью.2

Что же касается Фёдора, подобно Ронсару претендующего на посмертную

славу, то хотя он пока в этом не совсем уверен, нельзя не узнать в нём природных «чар», которыми с детства был щедро наделён его автор, – воображения, рисующего будущий успех «прилежного ученика»: «А всё-таки! Мне ещё далеко до тридцати, и вот сегодня – признан. Признан!» – настаивает на своём

герой, и это немедленно окупается – всплеском творческого импульса, словно

бы иллюстрирующего действенность вышеуказанной психологической установки: «Благодарю тебя, отчизна, за чистый…» – но здесь автор ставит ему

поучительную подножку. Подбирая эпитеты к слову «дар», Фёдор так и не

вспомнит единственно ему нужный, – от той самой «ронсаровской старухи» –

« бессмертный». По-видимому, учитель намеренно решил осадить своего ученика – рано ещё потакать таким его претензиям, пусть лучше пока поучится, ну, хотя бы на черновиках Пушкина. И Фёдор начинает перебирать – какой

дар? «Счастливый? Бессонный? Крылатый? За чистый и крылатый дар. Икры.

Латы. Откуда этот римлянин?».3 «“Этот римлянин”, – комментирует Долинин,