e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

Они так и не поняли, осиротевшие супруги Чернышевские, что потеряв

Россию и пребывая в тенётах эмиграции, они оказались (вместе с покойным

Яшей, потому, может быть, и погибшим) жертвами наследников идей «того

самого» Чернышевского, которого Александр Яковлевич, как и многие другие

его соотечественники из разночинной интеллигенции, до сих пор продолжал

почитать. Фёдору «совсем не хотелось писать о великом шестидесятнике, а

ещё того меньше о Яше»,1 однако в конечном итоге оба текста оказались в

романе присутствующими, хотя и совсем не в том виде, в каком это могло бы

понравиться заказчикам.

Зачин: «…а была она, в сущности, очень проста и грустна, эта история»,2

– самоубийства Яши – несёт в себе оттенок грустной иронии: «простой», в понимании Набокова, эта история могла быть постольку, поскольку «весь тон

данной драмы» звучал для него «нестерпимо типичной нотой».3 «Как было

неоднократно замечено, – констатируется в «Комментарии» Долинина, – отношения трёх молодых людей пародируют скандальные любовные треуголь-ники и тройственные союзы Серебряного века, важный ингредиент символистского и постсимволистского жизнетворчества», – и далее приводится несколько примеров таких союзов, в том числе, с реальными или вымышленны-ми, в художественных произведениях, случаями самоубийства или убийства, в

разных вариантах, сочетаниях и жанрах.4 Чтобы убедительно показать читателю модель и характер круга, ставшего в данном случае роковым треугольни-ком, автор старался подобрать и подходящий для этой цели состав участников,

«так что геометрическая зависимость между их вписанными чувствами получилась тут полная...».5 Стоит попробовать проверить, вполне получилась ли и

вполне ли полная.

Неоромантически настроенный, «скромный, вялый и замкнутый» Яша, изучающий в университете философию, вопреки пафосному отрицанию по-4 Там же. С. 197-198.

1 Там же. С. 198.

2 Там же. С. 199.

3 Там же. С. 202.

4 Долинин А. Комментарий… С. 106-107.

5 Набоков В. Дар. С. 202.

344

вествователем (в духе «On Generalities») «симптомов века и трагедий юношества», тем не менее этими симптомами явно затронут, – с его «ощущением Германии» и пребывания «как в чаду» от Шпенглера. К тому же он ещё

«дико» влюблён в душу Рудольфа, немецкого студента-однокашника, –

влюблён «в её соразмерность, в её здоровье, в жизнерадостность её … гиб-кую душу, которая на всё имеет ответ».6

Тяга больной души Яши к неукоснительно здоровой Рудольфа была бы

понятной, если бы только в Германии начала 1920-х годов поражение в

Первой мировой войне не переживалось как позор и национальная ката-строфа, что сказывалось и на весьма выраженных настроениях «послевоенной усталости»7 и у немецкой молодёжи, – так что такая бездумно радостная

душа, как у Рудольфа, «нестерпимо типичной» быть никак не могла, и весь

его образ приобретает тем самым сугубо искусственный, условно-функциональный характер, необходимый автору для выполнения Рудольфом

зловещей (но и не слишком убедительной) роли привлекательного, однако для

Яши слишком примитивного и грубого провокатора. В отличие от своего

немецкого друга, который «на всё имеет ответ и идёт через жизнь, как само-уверенная женщина через бальный зал», Яша такого ответа не имеет, – он не

знает, что ему с «этим» делать, он, в отчаянных потугах, пытается себе «это»

представить в «сложнейшем, абстрактнейшем порядке», но приходит к выводу, что «это так же бесплодно, как влюбиться в луну». И «вот это-то незнание

… и есть моя смерть»,1 – заключает он. «В русском контексте, – отмечает Долинин, – лунный мотив намекает на Яшину сексуальную ориентацию, так как

В.В. Розанов назвал гомосексуалистов “людьми лунного света”».2

Рудольф (который «знает это» и не скрывает от Яши своего брезгливого

чувства) представлен как тип откровенно пошлый: сын «почтенного дурака-профессора и чиновничьей дочки», выросший «в чудных буржуазных условиях, между храмообразным буфетом и спинами спящих книг», и определяется

повествователем как грубый «бурш», разве что «с лёгким заскоком, с тягой к

тёмным стихам, хромой музыке, кривой живописи».3 Вообще все эпитеты и

характеристики, по ходу изложения даваемые этому персонажу, создают образ

очевидно отталкивающего свойства. «Что, однако, не исключало в нём, – оговаривает рассказчик, – той коренной добротности, которой пленился, или думал, что пленился, Яша».4 Этим «думал, что пленился» сеется здесь сомнение, 6 Там же. С. 200.

7 Там же.

1 Там же. С. 200-201.

2 Долинин А. Комментарий… С. 110. О других аллюзиях, связанных с образами

«влюблённых в луну», см. Там же. С. 109-110.

3 Набоков В. Дар. С. 201.

4 Там же.

345

и не исключено, что сознательно: действительно ли это «пленение» – глубин-ная, до самого дна, причина капитуляции Яшиного элементарного чувства самосохранения, и неужели всего лишь какая-то плоская, топорная «коренная