e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

1 Там же. С. 206. См. об этом: Долинин А. Две книги на стуле около кровати // Истинная жизнь… С. 370-389; его же: Комментарий… С. 114-117.

2 Набоков В. Дар. С. 206.

347

о берлинском ухаре-купце, так загулявшем, что в перестрелке с полицией был

случайно убит его трёхлетний сын.3

«Очевидно, что перед нами квазихроника, – заключает Долинин, – иронический взгляд повествователя на двадцатые годы из неопределённого будущего – взгляд, пародирующий чуждую герою точку зрения “газетного сознания”».4 В первом приближении это действительно так, но комментатор не до-говаривает очевидного: иронический взгляд из неопределённого будущего понадобился повествователю для обесценивания, девальвации значения современных ему событий. В отличие от бабочек, которых Набоков изучал под

микроскопом, переживаемую им «дуру-историю» он предпочитал рассматривать через своего изобретения спасительный «телескоп», в котором события

сегодняшнего дня, по мере удаления их в прошлое, потомкам покажутся чередой беспорядочных малозначащих происшествий, особого внимания не стоящих.

Для воинствующего антиисторизма Набокова «газетное сознание» – это

всего лишь жупел, символ цепляющегося за событийные перипетии «дуры-истории» обывателя, добровольного раба потока информации, неспособного

понять, что история – это всего лишь преходящая, «всё от случая», суета сует; и уж тем более бессмысленно принесение ей добровольных человеческих

жертв во имя каких бы то ни было идей и «веяний века». Жизнь настоящего

художника – это лишь то неповторимое, индивидуальное, что обещает воплотиться в вечные ценности плодов его творчества и ради чего только и стоит

прилагать усилия.

Анамнез зряшной Яшиной гибели, казалось бы, более или менее понятен, то есть, за вычетом пародийного подставного «бурша», который, сообщив

осиротевшей матери о смерти её сына, бился головой «о мягкий угол кушет-ки», а затем ушёл «своей чудной лёгкой походкой»1 (образ, на котором Набоков, похоже, отыгрался в своей неприязни к немцам, а заодно оправдал и свою

изоляцию от «туземного населения»), двое остальных участников треугольника воспроизвели, каждый на свой лад, символистскую жизнетворческую модель разрешения подобных конфликтов: он, Яша, «поэт предприятия», заблудившийся инфантильный пленник собственных фантазий, стал его лёгкой, предназначенной жертвой; она, Ольга Г., вульгарное подобие «femme fatale»,

«бездельная» и, к тому же, «с угрюмым норовцом», дело себе таки придумала: порешить сразу всех троих, да как-то не вышло, а вышли – двое, сухими из

воды.

3 Там же. С. 208.

4 Долинин А. Двойное время у Набокова // Истинная жизнь… С. 431.

1 Набоков В. Дар. С. 207.

348

Но почему-то ведь казалось иногда рассказчику, «что не так уж ненор-мальна была Яшина страсть, – что его волнение было в конце концов весьма

сходно с волнением не одного русского юноши середины прошлого века, тре-петавшего от счастья, когда, вскинув шёлковые ресницы, наставник с матовым

челом, будущий вождь, будущий мученик, обращался к нему … и я бы совсем

решительно отверг непоправимую природу отклонения … если бы только Рудольф был в малейшей мере учителем, мучеником и вождём».2 Да, Рудольф ни

в малейшей мере не был похож на очевидно подразумеваемого здесь Н.Г. Чернышевского, но, тем не менее, то, что «казалось иногда» повествователю, очевидно возникло у него не на пустом месте. Набокову было хорошо известно, что модные в начале ХХ века тройственные союзы, продолжавшиеся позднее

и в эмиграции, при всей их вариативности, восходили к модели отношений

«новых людей» 1860-х годов, заданной в романе Чернышевского «Что делать?» – а затем нашедшей отклик даже у его яростного противника Тургенева

в его последнем романе «Новь», не говоря уже о растиражированности этой

темы в произведениях писателей Серебряного века.

«Исследователи полагают, – резюмирует по этому поводу Долинин, – что

прообразом и моделью тройственных союзов Серебряного века при всех

внешних различиях послужили сексуальные отношения “новых людей” 1860-х

годов, которые провозглашали принципы свободной любви и нередко практиковали “браки втроём”... Похоже, Набоков тоже чувствовал эту внутреннюю

связь и потому дал несчастному самоубийце фамилию Чернышевского, идеолога тройственных союзов, а Ольге Г. – имя жены Николая Гавриловича. Финал “простой и грустной истории”, когда после гибели Яши Рудольф и Ольга, два пошляка, становятся любовниками, травестирует сюжет романа Чернышевского “Что делать?”, где Лопухов имитирует самоубийство и уезжает в

Америку, чтобы его жена Вера Павловна могла сойтись с его другом Кирсано-вым, которого она полюбила. Кроме того, в истории Яши видели перекличку с

романом Тургенева “Новь”, где герой, поэт-неудачник Нежданов, кончает

жизнь самоубийством, чтобы его невеста Марианна смогла выйти замуж за

другого».1