e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

Пушкина и переиначивая на свой иронический лад даже и безнадёжные интонации Лермонтова, скликая себе на помощь (в подтекстах, аллюзиях, реминисценциях)1 современников-единомышленников – В. Ходасевича, Д. Кнута, С.П. Федотова, – и одновременно одолевая Адамовича со всеми его подпева-лами, Набоков подвиг своего героя сочинить стихотворение, которое, как и

весь роман, по обобщающему заключению Долинина, «откликается одновременно на прошлое и настоящее отечественной литературы и определяет сам

себя через их динамическое, напряжённое взаимодействие».2

«Так началось его жительство в новом углу…»3 – и так, вполне прозаически, с позиции третьего лица, но и не без доли (само)иронии, подводится итог

первой, бессонной ночи Фёдора на новом месте, закончившейся сочинением

стихотворения очень важного, программного значения. Жизнь продолжается –

с перепадами от высот вдохновения до простых житейских забот, но и с

непременным фоном забот творческих: на «сборничек» отозвалась только

краткая заметка экономического (?!) сотрудника «Газеты», сапожник из сосед-него дома отказался чинить промокшие ночью башмаки – придётся купить но-1 Долинин А. Три заметки… С. 322-323. Сн. 168; См. также: Бабиков А. Прочтение

Набокова: Изыскания и материалы. СПБ., 2019. С. 342-344, 347.

1 Долинин А. Три заметки… С. 332-335; см. также: Его же. Комментарий… С. 124-125.

2 Долинин А. Три заметки… С. 335.

3 Набоков В. Дар. С. 215.

353

вые. Покидавший прошлой ночью его новых соседей запоздалый гость (благодаря чему Фёдору удалось попасть в дом) оказался его знакомым, случайным и

несимпатичным, но, тем не менее, сам того не зная, поставившим перед героем

задачу творческого выбора. Это был молодой живописец Романов, о котором

сообщается, что «Многих … обольстил его резкий и своеобразный дар; ему

предсказывали успехи необыкновенные»; и после описания нескольких его

работ и присущего ему стиля следует признание: « Меня (курсив мой – Э.Г.)

неопределённо волновала эта странная, прекрасная, а всё же ядовитая живопись, я чувствовал в ней некое п р е д у п р е ж д е н и е, в обоих смыслах слова: далеко опередив моё собственное искусство, оно освещало ему и опасности

пути».4 В этой фразе, впервые после долгого перерыва, автор снова обращается к читателю от первого лица («Меня»), значимость которого усиливается

ещё и тем, что с этого слова она и начинается; вкупе же с крайне редким в

текстах Набокова выделением слова разрядкой – тем более подчёркивается

значение, придаваемое рискам следования модным, но «опасным» направлени-ям, как в живописи, так и в литературе. В данном случае, по-видимому, речь

идёт о том, что называлось «немецким экспрессионизмом» и родственных ему

течениях 1920-х – 1930-х годов в европейском изобразительном искусстве. От

приглашения Романова посещать вечеринки у Лоренцов Фёдор уклонился, а

самого его стал избегать (упустив, таким образом, знакомство с некоей Зиной

Мерц, тогда, среди прочих, там бывавшей).

Всю весну и лето романного 1926 года герой продолжал запоем сочинять

стихи «всё с тем же отечественно лирическим подъёмом», приносившие к то-му же «небольшой, но особенно драгоценный доход».1 Единственным своим

соперником в поэтических кругах он считал Кончеева, которого «тотчас зави-дел … впервые пришедшего в кружок. Глядя на сутулую, как будто даже гор-батую фигуру этого неприятно тихого человека, таинственно разраставшийся

талант которого только дар Изоры мог бы пресечь, – этого всё понимающего

человека, с которым ещё никогда ему не довелось потолковать по-настоящему,

– а как хотелось, – и в присутствии которого он, страдая, волнуясь и безнадёжно скликая собственные на помощь стихи, чувствовал себя лишь его со-временником, – глядя на это молодое, рязанское, едва ли не простоватое лицо, сверху ограниченное кудрёй, а снизу квадратными отворотцами, Фёдор Константинович сначала было приуныл».2 «Дар Изоры» – яд, уготованный Салье-4 Там же. С. 216. О предполагаемых прототипах Романова, и, прежде всего, эмигрантском художнике П.Ф. Челищеве (1898-1957) см.: Долинин А. Комментарий… С. 126; см. также: Leving Y. Keys to The Gift. P. 194-205.

1 Набоков В. Дар. С. 219.

2 Там же. С. 222-223.

354

ри для Моцарта в «маленькой трагедии» Пушкина, и упоминание о нём – свидетельство самопризнания героя в сильнейшей и крайне болезненной его зависти к Кончееву.

Но зато как восхитительно – глазами Фёдора, через его восприятие – описание картины литературного собрания, так мобилизующее всю наличную эм-патию читателя на участие в лихорадочных поисках поддержки приунывшего

было героя: «Но три дамы с дивана ему улыбались, Чернышевский издали …

Гец как знамя поднимал… Кто-то сзади произнёс… Годунов-Чердынцев. “Ничего, ничего, – быстро подумал Фёдор Константинович, усмехаясь, осматрива-ясь… – ничего, мы ещё кокнемся, посмотрим, чьё разобьётся”». И это ещё