e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

лет спустя, 10 апреля 1958 года, он прочёл лекцию «Писатели, цензура и читатели в России» на Празднике искусств в Корнелльском университете: «…во

времена Пушкина и Гоголя большая часть русского народа оставалась на мо-розе … перед ярко освещёнными окнами аристократической культуры», которую, как он полагает, «чересчур поспешно привнесли в страну, печально известную бедствиями и страданиями её бесчисленных пасынков». В связи с

этим, пояснил он, ему бы хотелось «нащупать» в истории русской литературы

«тот глубинный пафос, присущий всякому подлинному искусству, который

возникает из разрыва между его вечными ценностями и страданиями нашего

запутанного мира. Мир этот едва ли можно винить в том, что он относится к

литературе как к роскоши или побрякушке, раз её невозможно использовать в

качестве современного путеводителя».1 Единственное утешение, – со смире-нием, ранее ему несвойственным, констатирует 59-тилетний писатель, – состоит в том, что в свободной стране подлинного художника «не принуждают

сочинять путеводители», то есть, в его понимании, произведения идеологически направленного, сугубо утилитарного, а не художественного назначения.

За двадцать лет до этого литературная злость писателя Сирина, закалён-ная в противостоянии Мортусам, была ещё слишком остра, чтобы позволить

молодому герою «Дара» такой, уже относительно отстранённый, взгляд. Да и

не ожидал тогда автор своего последнего, как оказалось, русского романа, что

противники советского режима, бывшие эсеры, бежавшие от Ленина и большевиков в эмиграцию, образованные, интеллигентные люди, редакторы ува-жаемого им журнала «Современные записки» вдруг категорически откажут

ему в публикации главы о Чернышевском. «Для Набокова, – свидетельствует

Бойд, – отказ журнала печатать четвёртую главу “Дара” стал полной неожи-данностью».2 В пародийном виде аргументы, выдвинутые против его трактовки образа Чернышевского, фигурируют в трагикомической сцене посещения

Фёдором редакции «Газеты», где ему заранее было «полупредложено» напечатать «Жизнь Чернышевского» в издательстве, связанном с этой газетой. Однако, прочтя рукопись, всегда благожелательно относившийся к Фёдору редактор «Газеты» Васильев, на этот раз взглянул на него при встрече «черно» и, решительно вернув ему папку с рукописью, заявил: «Никакой речи не может

быть о том, чтобы я был причастен к её напечатанию. Я полагал, что это серьёзный труд, а оказывается, что это беспардонная, антиобщественная, озорная

отсебятина. Я удивляюсь вам».3 И это только начало гневной отповеди, для

1 Набоков В. Писатели, цензура и читатели в России // Набоков В. Лекции по русской

литературе. СПб., 2013. С. 26-27.

2 ББ-РГ. С. 514.

3 Набоков В. Дар. С. 365.

401

которой автор не пожалел ни количества строк, ни язвительности выражений:

«Есть традиции русской общественности, над которыми честный писатель не

смеет глумиться … писать пасквиль на человека, страданиями и трудами которого питались миллионы русских интеллигентов, недостойно никакого таланта

… не пытайтесь издавать эту вещь, вы загубите свою литературную карьеру, помяните моё слово, от вас все отвернутся». Ответом было: «Предпочитаю

затылки, – сказал Фёдор Константинович», – в отдельном, в одну эту гордую

фразу, абзаце.4

Приведённый пассаж был написан и включён в текст романа по следам скандала, разразившегося в редакции «Современных записок»; но автору, связанному

с журналом договорными обязательствами и крайне нуждавшемуся материально, после неоднократных, но тщетных эпистолярных попыток объяснить и оправдать

свою позицию, было не до того, чтобы встать в гордую позу отверженного, –

пришлось уступить, и четвёртая глава увидела свет только в первом полном, 1952

года, издании «Дара» нью-йоркским «Издательством имени Чехова».

Героя же, как ни странно, выручил тот самый Буш, который два с половиной года назад на литературном вечере читал свою пьесу. Тогда Фёдор, вслед за

Кончеевым, покинул собрание, предпочтя исключительно содержательный, хоть

и воображаемый с ним разговор. Случайно встреченный в книжной лавке Буш, узнав, что Фёдор ищет издателя для своего «Чернышевского», предложил ему

своё содействие. Буш, прочитав рукопись и отозвавшись о ней как о «пощечине

марксизму (о нанесении коей Федор Константинович нимало не заботился)», рекомендовал ее издателю, и тот обещал напечатать книгу через месяц, к Па-схе.1 Счастливый («счастье стояло в горле»), Фёдор «вышел на улицу, как бале-рина вылетает на сиренево освещённые подмостки … и книга, написанная им, говорила с ним полным голосом, всё время сопутствуя ему, как поток за сте-ною».2 Воспользуемся подсказкой Долинина: «Очередной “сиреневый”, то есть

“сиринский” след, знак незримого присутствия в романе его “подлинного” автора».3 След.. главу – просмотреть по диагонали.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ