e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

ни слова. Немецкому языку, – о чём, опять-таки, сообщается только у Долинина,5 – Чернышевский учился ещё до поступления в семинарию у одного из са-ратовских немцев-колонистов, взамен обучая его русскому языку.

Зная из источников обо всех этих жизненных обстоятельствах Чернышевского, затруднявших ему доступ к образованию и культуре, но не сочтя нужным

даже упомянуть об этом, биограф зато не преминул воспользоваться довери-тельными воспоминаниями о детстве ссыльнопоселенца Чернышевского в

письмах жене из Сибири, – не только пересказав их на свой лад с обидными

апокрифическими намёками, но и заключив, для пущего впечатления, почти ба-4 Набоков В. Дар. С. 370; ср.: Долинин А. Комментарий… С. 286.

5 Набоков В. Дар. Там же.

1 Набоков В. Дар. С. 371; Долинин А. Комментарий… С. 287.

2 Набоков В. Дар. Там же.

3 Долинин А. Комментарий… С. 287.

4 Там же. С. 288.

5 Там же.

404

сенного жанра злорадно-издевательской «моралью». Вот как это выглядит в

тексте: «Летом играл в козны, баловался купанием; никогда, однако, не научился ни плавать, ни лепить воробьёв из глины, ни мастерить сетки для ловли маля-вок: ячейки получались неровные, нитки путались, – уловлять рыбу труднее, чем души человеческие (но и души потом ушли через прорехи)»6 (курсив мой –

Э.Г.).

Загодя, с детства, врождённо («по законам его индивидуальности») обрекая, таким образом, Чернышевского на судьбу неудачника, биограф, с другой

стороны, придаёт прямо-таки роковое значение стечению обстоятельств (в истории – всё от случая). И, надо понимать, что если бы не «прискорбный случай

с майором Протопоповым» (из-за которого, по коварному доносу, отец Гавриил был уволен от должности члена консистории, тяжело переживал эту несправедливость, поседел, и в результате «Николе решено было дать образование

гражданское»), то стал бы Николай Гаврилович, как и отец, священником, и из-бежал бы он мученической своей участи, а заодно и не увлёк бы за собой на ложный и губительный путь последователей и злокозненных спекулянтов, торговав-ших его идеями.1 И автор, кажется, всерьёз задаётся вопросом: «вострепетал» бы

Протопопов, узнай он, что «из-за него…».2 Означенный Протопопов, похоже, всерьёз рассматривается писателем Сириным как бессознательный навигатор, участвовавший в определении виражей российской истории: надо же – подставил

ей подножку в виде завзятого неудачника Чернышевского, а «из-за него», в свою

очередь, погублена была Россия. Всего-то и причин… больше «дуре-истории» и

не требуется.

Всё ставится в укор совсем ещё юному, неопределившемуся, с «кроткими, пытливыми глазами» Чернышевскому: и что всю дорогу до Петербурга не смотрел в окно, а читал книжку, не догадавшись вообразить себя в «бессмертной

бричке» (тут же, в упрёк и назидание, приводится большая раскавыченная цитата

из «Мёртвых душ»), и, соответственно, «ландшафт … воспетый Гоголем», непростительно «прошёл незамеченным мимо очей восемнадцатилетнего Николая Гавриловича»;3 и «прописи» – школьная привычка, унаследованная студентом

(например, украдкой списанная у Фейербаха максима «Человек есть то, что ест»4),

– всё это, как прозрачно намекается автором, является свидетельством порочной

склонности к усвоению разного рода расхожих идей и «прописных истин».

Наконец, ставшая доминирующей, сдвоенная тема «близорукости» и

«очков», знаменующая собой основной дефект личности Чернышевского –

6 Набоков В. Дар. С. 371; см. об этом: Долинин А. Комментарий… С. 290.

1 Набоков В. Дар. С. 371-372: см. также: Долинин А. Там же. С. 291-292.

2 Набоков В. Там же.

3 Там же. С. 372.

4 Там же.

405

и не только физический, но и фигурально-символический, отражающий

его общую «слепоту», отсутствие подлинной «зрячести», позволяющей

проникать в природу человека и обитаемого им физического и духовного

мира. Проявления этого дефекта карикатурно подчёркиваются тем, что

как признавался сам Чернышевский, из-за близорукости он до двадцати

лет различал только те лица, которые доводилось ему целовать, то есть

самых близких ему людей, а из семи звёзд Большой Медведицы видел

только четыре.5 Ношение, с двадцати лет, очков напрямую связывается

повествователем с оценочной символикой, отслеживающей восхождение и

упадок значимости общественной фигуры Чернышевского. Первые и последние очки условно называются медными (домыслы Набокова – никаких фактических сведений о металле оправы очков студенческих и ссыл ьных лет Чернышевского нет).6 «Серебряные учительские очки, купленные

за шесть рублей, чтобы лучше видеть учеников-кадетов. Золотые очки

властителя дум, – во дни, когда “Современник” проникал в самую сказочную глушь России».1