e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

эту вещь неопубликованной, – замечает Г. Барабтарло, – интересно и быть может

значительно само по себе, независимо от причин».3

И всё же остаётся вопрос (и интересны причины) – почему Набоков, по-заботившийся, в конце концов, об издании большей части им написанного, обошёл вниманием своё первое крупное произведение? В связи с этим вопросом

Барабтарло обращает внимание на то, что в финале «Морна» «читателя ждёт

удивительное (для Набокова) открытое определение этого троичного начала» –

имеется в виду троичное начало метафизического понимания Набоковым

устройства мира. «Нечего и говорить, – продолжает Барабтарло, – что такие откровенные формулы вероисповедания, да ещё произносимые такими многозна-ющими, высокопоставленными героями, до крайности редко попадаются у

Набокова, а такой твёрдости и ясности нигде, кроме “Трагедии”, не встречает-ся».4

Да. Вещество

должно истлеть, чтоб веществу воскреснуть –

и вот ясна мне Троица. Какая?

Пространство – Бог, и вещество – Христос,

и время – Дух. Отсюда вывод: мир,

составленный из этих трёх, наш мир –

божественен…

И на следующей странице делается соответствующий вывод:

божественен, и потому всё – счастье . 5

2 См., напр.: Долинин А. Истинная жизнь… С. 34-35; Барабтарло Г. Сочинение Набокова. С. 288-289.

3 Барабтарло Г. Сочинение Набокова. С. 281-282.

4 Там же. С. 283-284.

5 Барабтароло Г. Сочинение Набокова. С. 300-301.

46

«…Ясно, – заключает Барабтарло, – что троичный принцип Дандилио

приобретает художественное измерение, столь близкое Набокову, неизменное

в продолжение его жизни и литературных работ» (курсив в тексте – Э.Г.).1

Однако то, что Барабтарло называет «троичным принципом Дандилио», вскоре

оказалось не более чем временным, подручным инструментом в метафизических поисках молодого Набокова, ещё не освободившегося от клише понятий

христианской церкви («веществу воскреснуть», Троица, Бог, Христос и т.д.).

Впоследствии – и это общеизвестно – Набоков заявлял себя ярым противником, как он называл – «христианизма», да и вообще любой религии, любой

церкви. Понятно, что откровениям Дандилио в метафизике зрелого Набокова

не было места, и не исключено, что потому он и воздержался от публикации

этой пьесы, что видел в ней животрепещущие метания и поиски своей молодости, в своё время бурно и болезненно пережитые, но и давно не актуальные

для того, чтобы выставлять их напоказ.

Главное, что для Набокова было важно в период создания «Морна», –

навести порядок в хаосе жизни, обрушившей на него тяжёлые испытания: хрупкая, камерная «кембриджская гармония», тот завиток «рисунка судьбы», который ему удалось там для себя начертить, размыло последующими траги-ческими и драматическими событиями – гибелью отца, утратой невесты

(«ошибки судьбы», как он вскоре её назвал), неожиданным обретением Веры, открытием в себе каких-то новых качеств характера и личности (далеко не

всегда совместимых с положительной, комплиментарной самооценкой). Со

всем этим нужно было наново разобраться, произвести своего рода инвентари-зацию, переосмыслить и набросать, пусть на скорую руку, новый эскиз вселенной, в центре которой, несмотря ни на что, находилось бы – как всегда, непременно, неукоснительно, – да, конечно, без этого он не был бы самим собой, – СЧАСТЬЕ.

Для достижения поставленной цели Набокову пришлось, может быть, как никогда прежде, мобилизовать все свои человеческие и творческие ресурсы: его изобретательность и гибкость, умение обходить рифы, игры со случаем, неожиданные превращения персонажей, пародии на претензии детерминизма. В ход шло всё, что оправдывало цель: построить модель жизненной

перспективы, заточенной, опять-таки, – на счастье. Перепробованных при этом

творческих средств – тем, приёмов, находок, ракурсов, уловок – хватило на

долгое время впрок.2 Как бы подведя в «Морне» черту под самыми актуаль-ными своими треволнениями, Набоков успокаивается и обретает, наконец, якорь: начинает оседлую жизнь и «всерьёз садится за прозу».3 Он пишет серию

1 Там же. С. 301-302.

2 См., например: Долинин А. Истинная жизнь… С. 34-35.

3 ББ-РГ. С. 277.

47

рассказов – своего рода пробы, этюды, как художник, – для будущих больших

полотен.

ОТ «СЧАСТЬЯ» – К «МАШЕНЬКЕ»: ОТРЕЧЕНИЕ И БЕГСТВО

Выбирая тему для первого романа, Набоков снова проявляет себя (по уже

приводимому выше выражению Барабтарло) «как на удивление эмпирический

писатель»: помолвленный с Верой, обстоятельствами привязанный, теперь уже

прочно, к Берлину, откуда набирает силу массовое бегство русских эмигрантов, и многих – назад, на родину, пусть даже и в Советскую Россию, – он, видимо, почувствовал острую необходимость освободиться, отрешиться от

двойной ностальгии: по первой любви и той малой, но незабвенной родине –

родовому гнезду в Выре, – где она и происходила. Более полувека спустя он