e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

Чернышевского // Н.Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы. Сб. научных трудов / Отв. ред. А.А. Демченко. Саратов, 2015. Вып. 20. С. 64.

418

косноязычно, но уверенно подводит итог своим поискам политического самоопределения: «С самого февраля 1848 года и до настоящей минуты всё более и

более вовлекаюсь в политику и всё твёрже и твёрже делаюсь в ультра-социалистском образе мыслей… Года полтора я только и дела делал, что читал

газеты, и выдавалось часто по нескольку месяцев таких, что я каждый день

бывал у Вольфа или где-нибудь в другой кондитерской».3 Таков был на самом

деле «чёрный уголок», как нелестно отозвался автор о теме кондитерских, из

которой выделившему её автору только и хотелось, что «поскорее вылезти».4

На самом же деле, именно в этом «уголке» черпал будущий «властитель дум»

значительную часть информации для формирования своих общественно-политических взглядов.

Интимный дневник, который Чернышевский завёл в Саратове зимой 1853

года, когда познакомился с девятнадцатилетней дочкой доктора Васильева, Ольгой Сократовной, Набоков, в отличие от Стеклова, назвавшего его «лику-ющим гимном любви», полагает относящимся скорее к жанру «добросовест-нейшего доклада», который он сам, однако, излагает не вполне добросовестно.

«Здесь, – поясняет Долинин, – Набоков откровенно неточен». Проект любовного

объяснения не был, как уверяет Набоков, «в точности приведён в исполнение», –

напротив, «Н.Г. намеревался сказать, что по разным причинам он не может

“связывать себя семейством”, но неожиданно для самого себя сделал Ольге Сократовне предложение, которое она приняла». Что же касается всех остальных

рассуждений на этот счёт, то они, вместе «со сметой брачного быта», следуют в

дневнике через две недели после объяснения, а не до него, и не содержат опасе-ний относительно возможного, в подражание Жорж Санд, ношения молодой

женой мужского платья; наоборот, женихом предлагается инициатива когда-нибудь вместе с ней подурачиться таким образом в Петербурге, на Невском.1

То обстоятельство, что Чернышевский, поддавшись чувству, нечаянно

переступил через своё решение в брак не вступать, никак не повлияло на его

готовность принимать практическое участие в ожидаемых им революционных

событиях и платить за это самую высокую цену. «У меня такой образ мыслей,

– пишет он в дневнике, – что я должен с минуты на минуту ждать, что явятся

жандармы, отвезут меня в Петербург и посадят меня в крепость, Бог знает, на

сколько времени… Кроме того, у нас скоро будет бунт, а если он будет, я буду

непременно участвовать в нём».2 Из этой тирады Набоков цитирует только её

концовку: «Меня не испугает ни грязь, ни пьяные мужики с дубьём, ни резня».

3 Там же. С. 65.

4 Набоков В. Дар. С. 385.

1 Набоков В. Дар. С. 386; Долинин А. Комментарий… С. 322.

2 Долинин А. Там же. С. 323.

419

Потому и предполагалось, среди прочего, отказаться от семейной жизни, что

«раньше или позже я непременно попадусь», о чём Чернышевский, «ради пущей

честности» (непременный, не без издёвки, комментарий Набокова) и рассказал

невесте.3

Чернышевский окажется безошибочным для себя пророком: неизбывная

жажда жертвенного служения общественному благу настойчиво искала себе

выход, – причём в таком виде и в таких свойственных личности её носителя

проявлениях, что он не мог не «попасться». Сценарий же, ведущий к роковой

ловушке, кажется нелепым и «хрустально ясно» видим через призму набоков-ской пародии. Свидетельство тому, несколько лет спустя, – история с разбира-тельством изъятых при аресте Чернышевского двух тетрадей его интимного

дневника. Она поистине кажется дурным продолжением «шуточных церемо-ний, которыми густо украшались саратовские вечера»; их описание «занимает

почётнейшее место в дневнике и, – проницательно отмечает биограф, – особенно важно для понимания многого в судьбе Николая Гавриловича».4

Подобно тому, как в Саратове, женихом, Чернышевский был «охоч до ду-рачеств», он и узником в крепости затеял некие «игры», никак, однако, адекватно не соотносимые с тем, чем он играл на этот раз, – и позаимствуем у

Набокова уместное здесь его замечание в скобках: «(всё это до жути не смешно)».5

Не смешно, что, сидя в крепости, Чернышевский начал с властями предержащими игру, подобную саратовской шутовской дуэли палками. Воспользовавшись тем, что его «зашифрованный домашним способом» дневник раз-бирали «люди, видимо, неумелые»,1 и слово, купированное до «дзрья», было

прочитано как «друзья», что меняло смысл фразы на противоположный, – он

всерьёз посчитал это достаточным для обоснования своего алиби. Ведь если