e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

этому времени Лужин вплотную приблизился к тому состоянию погружённо-сти в себя и полной отрешённости от происходящего вокруг, когда малейший

1 Там же. С. 254.

2 Там же. С. 254-255.

3 Там же. С. 258.

144

толчок может столкнуть в пропасть, – он сидел, не шевелясь, и «смотрел на

чёрный, свившийся от боли кончик спички, которая только что погасла у него в

пальцах».1 Точно так же прервалась в своё время партия с Турати – той же сго-ревшей спичкой, той же свинцовой усталостью и апатией. Увидевшей такого

Лужина жене момент отчаяния подсказал момент прозрения: «…она почувствовала бессилие, безнадёжность, мутную тоску, словно взялась за дело, слишком

для неё трудное … она на миг нагнулась и увидела будущее … всё тот же хмурый, согбенный Лужин, и молчание, и безнадёжность. Дурная, недостойная

мысль».2

Пока жена, встревоженная звонком Валентинова и состоянием Лужина, спешила закончить с необходимыми делами и поскорее увезти Лужина за границу, он терял последние признаки связи с реальной действительностью, принимая фотографа за дантиста и наоборот. Стремясь обмануть «козни таинственного противника», готовящего ему новое губительное повторение, Лужин решает совершить что-то неожиданное, что собьёт преследователя со следа. В приступе параноидального страха он совершает «маленький маневр», который, однако, оборачивается кошмаром двойного повторения – его бегства

в детстве, с парикмахерской по пути, и бегства «домой» после прерванной

партии с Турати. У дверей дома, где он живёт с женой, его ждёт зеркально-чёрный автомобиль Валентинова.

При встрече Лужина с Валентиновым его «бледное лицо потеряло всякое

выражение, и рука, которую Валентинов сжимал в обеих ладонях, была совершенно безвольная». Валентинов же, напротив, «озарил Лужина, словно из

прожектора», обдал его светом, «выпятил красные, мокрые губы и сладко

сузил глаза». Валентинов, обняв Лужина за спину, «как будто поднял его с

земли». Лужин помещается в машину, «как бережно прислоненная к чему-то

статуя». Валентинов «мягко вытолкнул Лужина на панель … увлёк его дальше

и опустил в кожаное кресло».3 Вся эта сцена, с начала и до конца, с красногу-бым Валентиновым, посмуглевшим и со светлыми белками глаз, с якобы ки-нематографической игрой световыми эффектами, производит жуткое впечатление влекомого самим дьяволом в ад бедного Лужина.

Валентинов, кем-то позванный и куда-то исчезнувший, возродил в памяти

Лужина «обольстительный образ»: он вспомнил «с восхитительной, влажной

печалью, свойственной воспоминаниям любви, тысячу партий, сыгранных им

когда-то. Он не знал, какую выбрать, чтобы со слезами насладиться ею... Всё

было прекрасно, все переливы любви… И эта любовь была гибельна».4 Ги-1 Там же. С. 258.

2 Там же.

3 Там же. С. 266-267.

4 Там же. С. 267.

145

бельной ощутил Лужин свою былую любовь к шахматам потому, что его убе-дили – она разрушает жизнь; но те, кто его в этом убеждали, – доктор с ласко-выми агатовыми глазами и жена, – не знали, что в таком случае жизнь для Лужина окончательно превратится в сон. По той простой – для него, а не для них

– причине, что истинной жизнью для него всегда были шахматы. И теперь, когда он был лишён шахматной доски, шахматной доской стала сама жизнь-сон, как ему и приснилось однажды: «…великая доска, посреди которой, дрожащий и совершенно голый, стоял Лужин, ростом с пешку, и вглядывался в

неясное расположение огромных фигур, горбатых, головастых, венценос-ных».1 Допустить, позволить себе возрождение былой страсти к шахматам

означало теперь для Лужина «опустошение, ужас, безумие».2 Овладевшая Лужиным идея непременного повторения того, что уже было в его жизни, сулила

ему повторную встречу с Турати с теми же результатами, а значит – и с теми

же роковыми последствиями. Этого следовало избежать любой ценой.

Оказалось, что и впрямь Валентинов собирается снимать фильм, в котором артист, в роли знаменитого шахматиста, будет снят в эпизоде как бы иг-рающим с настоящими шахматистами: «Турати уже согласился. Мозер тоже.

Необходим ещё гроссмейстер Лужин».3 Снова кем-то отвлечённый, Валентинов оставляет Лужину для решения свою задачу: «В три хода мат… Задача

была холодна и хитра, и, зная Валентинова, Лужин мгновенно нашёл ключ …

увидел всё коварство его автора … никакого кинематографа нет, кинематограф

только предлог … ловушка, ловушка… Вовлечение в шахматную игру, и затем

следующий ход ясен. Но этот ход сделан не будет».4

Паническое бегство Лужина, овладевшая им «жажда движений» задают

темп стремительному финалу романа. На ходу спрыгнув с трамвая, упав, под-нявшись с помощью каких-то двух дам, пешком, из-за испорченного лифта, карабкаясь на пятый этаж, Лужин начинает затем «странную прогулку» по

квартире – «по трём смежным комнатам взад и вперёд … словно с определённой целью, и жена то шла рядом с ним, то садилась куда-нибудь, растерянно